Юность (СИ)

– Идете, усталые, цепью гремя,
Закованы руки и ноги,
Спокойно и гордо свой взор устремя
Вперед по пустынной дороге.

Нагрелися цепи от знойных лучей

И в тело впилися змеями.
И каплет на землю горячая кровь
Из ран, растравленных цепями.

А деспот пирует в роскошном дворце,

Тревогу вином заливая,
Но грозные буквы давно на стене
Уж чертит рука роковая!

Настанет пора – и проснется народ,

Великий, могучий, свободный!
Прощайте же, братья, вы честно прошли
Свой доблестный путь, благородный!

Песня эта становилась всё громче, а людей всё больше, и вот уже скромная похоронная процессия стала манифестацией! Рыхлая толпа эта не начала ещё уплотняться, и шла чрезвычайно широко, а с боковых улиц к этому людскому потоку присоединялись всё новые, тоненькие пока ручейки.

Несколько повозок встали в этом людском половодье, я же, оценив ситуацию на глазок, решил…

«– Решила!»

… не убегать, а пойти навстречу. Благо, хвост манифестации заканчивался не далее как в паре сотен метров от меня. Там, впереди, их будет ждать полиция, гвардия, казаки и Бог весть, кто ещё. А в полицию мне нельзя, никак нельзя!

Подобрав подол, ускорил… ускорила шаги, отчаянно делая вид, што вот боюсь-боюсь! Сердобольная питерская публика, независимо от политических пристрастий, расступалась, и мне не пришлось протискиваться в сгущающейся толпе.

В один миг толпа приблизила меня к богатому экипажу, где соскочивший с облучка кучер отчаянно лаялся с кем-то, мне невидимым. Сановный же его хозяин, затянутый в расшитый золотом мундир на тугое брюхо, невольно вслушивался в перебранку, постукивая пальцами по висящей на левом боку придворной шпажонке. Обернулся…

… и я узнал ненавистную физиономию князя Лобанова-Ростовского[78] из того памятного списка. Он же – в авиационном комитете… не самая крупная вошь, но кусучая.

Глаза у меня сделались совершенно отчаянными, и… стареющий ловелас понял это несколько иначе. Крутанув ус, он улыбнулся ласковой улыбкой бывалого педофила и повёл рукой в сторону экипажа.

Шаг навстречу… улыбка князя стала совершенно масляной…

… и острая шпилька для шляпки вошла ему в висок.

Я же, обогнув лошадей, поспешил прочь и вскоре выбрался из толпы на простор, торопясь прочь. Не слышно было ни свистков городовых, ни погони… а стало быть, ушёл!

Евгению Константиновну я застал в лихорадочных сборах. По всем её покоям разбросаны наряды, украшения и какие-то очень женские штучки, назначения которых я так и не смог понять, несмотря на почти неделю девичьего бытия.

– Я с тобой, – решительно заявила она, и в глазах её метался отчаянный страх и решимость.

– Не бойся! – принуждённо засмеялась женщина, кусая губу, – Не настолько с тобой!

– Просто… это мне идёт? – она приложила платье прямо к пеньюару.

– Э-э…

– Ясно, – платье решительно полетело в валяющуюся на ковре кучу тряпья, – оставлю.

– Всё никак не решалась, – Евгения Константиновна села на кровать, – он страшный… страшный человек! Солидный такой… с орденами… когда он меня из хора выкупал, я от счастья в себя придти не могла! Знаешь же, что это…

Киваю осторожно…

– Знаешь… думала, ну и что, что старый! Он не противный был, ты не подумай! Подтянутый такой, зубы все… Несколько лет и ничего, дом вот… в актрисы помог… но дальше я сама! Своим талантом!

– А он, – губы её побелели, но имя так и не было произнесено, – чем дальше было мужское… бессилие, тем больше ревновал и с ума сходил!

– А уйти?

Она замотала головой.

– Пыталась. Потом в… больнице лежала, в психиатрической… так вот. Не приведи Господи ещё раз!

– Ты думаешь, – женщина пристально взглянула на меня, – я так уж… сапфическую любовь воспеваю? Ну то есть, теперь-то! Был у меня… сердечный друг.

– А он… – она развела указательный и средний палец, а потом опустила их к тазу и сделала стригущее движение. Лицо Евгении Константиновны сделалось совершенно помертвелым, – так вот… а потом – в Неву, якобы самоубийство.

Бубенчики мои чуть в живот со страху не втянулись, потому как… верю, ох и верю! Наслушался о нравах тех, кто имеет право… С такими вещами на Хитровке сталкивался, что история эта едва ли не на Рождественскую тянет.

– Я потом… – совсем тихо сказала она, – даже когда уверена была, что… Не могла уже с мужчиной, каждый раз вспоминала… на моих же глаза всё. Так только… как с тобой…

– Потом уже могла, – горячечно воскликнула она, – имя уже заработала, и… а поверишь ли, как цепями невидимыми к ненавистному приковали! Рот не могла раскрыть, как… как рабыня! А сейчас вот… я с тобой, ладно?

– Ладно, – согласился я и был опрокинут на кровать…