Читаем Юность Татищева полностью

Юность Татищева

Эта книга идет к читателю в год 300-летнего юбилея со дня рождения Василия Никитича Татищева (1686–1750) — русского ученого-энциклопедиста, географа, историка, филолога, писателя, математика, геодезиста, металлурга, этнографа, палеонтолога, дипломата, основателя Свердловска (Екатеринбурга) и Оренбурга, сподвижника Петра I.В своей новой книге — повести о Василии Никитиче Татищеве (1686–1750) — журналист Георгий Блюмин на основе найденных им документов дает художественную реконструкцию ранее не исследованного периода юности великого русского ученого — энциклопедиста и литератора. Автор впервые указывает место рождения В. Н. Татищева и приводит его родословную на широком историческом фоне эпохи. Большое внимание уделено псковским страницам жизни и деятельности Татищева и его окружения.

Георгий Зиновьевич Блюмин

Историческая проза18+
<empty-line></empty-line>

Сыну Ивану

<p>Путь в Болдино</p><p>(вместо предисловия)</p>

Я шел в Болдино, к Татищеву. В сущности, путь не столь долгий: с Ленинградского вокзала столицы — электричкой до станции Подсолнечная. А там, пройдя по старинному русскому селу Солнечная Гора, нынешнему райцентру Солнечногорск, вышел на Таракановское шоссе и еще через несколько километров — налево, на согретое солнцем взгорье, к деревне Сергеевка. Тут вздохнул и огляделся: Русь, былинная, могучая, бескрайняя, расстилалась яркими полями и темными от лесов холмами — Алаунская гряда, место красоты замечательной! И как наполнилась свежим ветром грудь, так сердце исполнилось гордости за малый осколок Подмосковья, в котором волей судеб отразилась вся Россия.

И в памяти моей, памяти жителя конца двадцатого столетия, уставшего немного от грома и грохота улиц и машин, стали являться имена живших и творивших здесь гениальных русских людей.

Если провести к их незримым жилищам незримые линии, то каждая будет длиною не более десяти километров — это отсюда, от взгорья у деревни Сергеевка.

На севере — подмосковное Тригорское. Да, да — удивительно перекликается Псковская страна поэзии Пушкина с этим вдохновенным краем. Один из стихотворных отрывков великого поэта расшифровывают так:

Если ехать вам случитсяОт Тригорского на Псков,Там, где Пуговка струится…

На место зашифрованных А. С. Пушкиным псковских географических названий легко встают подмосковные:

Если ехать вам случитсяОт Покровского на Клин,Там, где Лутосня струится…

Подмосковное Тригорское — это три горы, господствующие над окрестным пейзажем: Спасская, Доршевская и Бобловская. На вершине первой — село Спас-Коркодино хранит имя: Денис Иванович Фонвизин. На гребне Бобловской горы воздвиг храм науки Дмитрий Иванович Менделеев. И тут же храм поэзии, ибо выше по реке Лутосне находится Шахматово, центр страны поэзии Александра Блока. В менделеевском парке у деревни Боблово под шорох шагов дочери Менделеева рождались в душе поэта строфы «Стихов о Прекрасной Даме». Доршевская гора приютила деревеньку Бабайки, где изобретатель радио русский физик Александр Степанович Попов провел первый в этих местах сеанс радиосвязи Бабайки — Боблово (сестра Попова была замужем за племянником Менделеева).

На юго-востоке — село Мышецкое поэта-партизана Дениса Васильевича Давыдова. На востоке — Обольяново-Подьячево, помнящее Льва Толстого; Ваньково, где работал художник В. М. Васнецов. На юге — чеховская Истра. На юго-западе — село Никольское-Сверчки, родина гениального крепостного зодчего Якова Бухвостова. Там же деревня Чепчиха, где вырос поэт Аполлон Николаевич Майков. На северо-западе лежит город Клин: Чайковский, Гайдар…

Я пошел на северо-запад от Сергеевки. Ведь туда уводит самая давняя из выбранных мною линий памяти — к имени Василия Никитича Татищева. Он — словно родоначальник и провозвестник великих русских имен этих мест, связавший в судьбе своей науку с трудом литератора, а Псковщину — с Подмосковьем, ибо родился он на псковской земле, а погребен в земле здешней…

Деревня Сергеевка осталась левее, я вошел в лес. Дорога, узкая и неровная, пролегла среди лесной чащи. Острые шипы малинников цеплялись за рубашку, а позади, над Сергеевским полем, изнемогал в глубинах голубого неба от бесконечных трелей жаворонок. Иногда мой путь пересекался болотистыми падями, потом тропа вновь выбегала на сухой пригорок. Я шел к Татищеву.

…Помню Свердловск, громадный, промышленный, многолюдный. Вдоволь набродившись по городу, оказался в центре, у здания музея, где начинался прежний Екатеринбург. И тут увидел отлитые на железе буквы, так поразившие меня своим смыслом: «…основан капитан-порутчиком Василием Татищевым в 1721 году». Вот так: явился русский капитан-поручик в угрюмый Каменный Пояс, выстроил тут город. И подарил своему городу, прощаясь с ним, свою библиотеку в полторы тысячи книг. Да еще назвал Каменный Пояс Уралом, да еще провел тут границу между Азией и Европой, да еще открыл гору Благодать, что исполнена «преизрядной железной руды, которой во всей Сибири лучше нет… Оная старанием бывшего над заводами главного начальника Татищева в 1734 году обретена, и великие заводы построены…»

Святые бастионы памяти человеческой… Они возвышаются над веками, а века ложатся полупрозрачными покрывалами на события и судьбы людские, и подчас невозможно уже и разглядеть отчетливо некогда ясную, как день, жизнь. Кик реставраторы снимают слой за слоем на старой картине, чтобы проникнуть к первозданной живописи, так трудно иногда добраться до сути сквозь пелену веков. Но это всегда необходимо сделать: уважению к минувшему учили нас великие умы во все времена…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза