Юность уходит в бой

С тяжелым сердцем я возвращался домой. Ехал и думал: сказать жене или нет? Вера возмутится, узнав о недоверии. Родители ее действительно болгары и живут на родине. Но ведь отец ее — видный революционер-антифашист. Вскоре после того, как гитлеровцы оккупировали Болгарию, Вера получила от матери последнее известие из Софии. В безобидном на первый взгляд письме мы с огорчением прочли фразу: «Отец твой сейчас войник». «Войник» по-болгарски — солдат. Но как мог пятидесятилетний философ-марксист стать солдатом? Мы поняли, что он арестован.

При заполнении анкеты Вера, конечно, не могла сослаться на это письмо, написанное к тому же эзоповским языком. Поэтому она и ограничилась фразой: «Родители живут в Болгарии». Военкома же насторожили эти слова. Он не стал вникать в детали, разбираться что к чему, а просто отложил наши заявления в сторону.

С подобным случаем Вера столкнулась еще в институте. Вступая в партию, она не указала в заявлении, что ее отец находился в СССР как политический эмигрант и под фамилией Досев читал лекции в Институте красной профессуры. Не могла жена написать и о том, что он, [6] став снова Тодором Павловым, по решению ЦК Болгарской компартии вернулся на родину и вел там подпольную партийную работу. В своем заявлении Вера по известным причинам указала, что приехала в СССР еще ребенком. Но перестраховщики «придержали» заявление. Лишь после того как райком навел в Коминтерне справку, ее приняли в партию.

Так получилось и теперь. Правда, военкома нельзя было назвать перестраховщиком. Просто он многого не знал. Но не посылать же его в Коминтерн!

Я сказал жене о красной пометке, и мы поехали в институт. Секретаря парткома Утевской не было. Нас встретила Добрынина, ее заместитель, преподаватель биохимии. Мы бурно апеллировали:

— Валентина Ивановна, помогите! Вы же знаете нас, давали нам рекомендации в партию.

Душевный и искренний человек, Добрынина ответила:

— Военком тут ни при чем. Поймите: идет война, в Болгарии немцы. Некогда ему разбираться с вами. Идите прямо в ЦК партии, в Международный отдел.

На следующий день мы, пропустив занятия, поехали в ЦК. Нас принял высокий сухощавый человек в строгом темно-синем костюме. Поинтересовавшись, зачем мы пришли, он вышел куда-то и, вернувшись через полчаса, сказал:

— Зайдите завтра в комнату девятнадцать. Пропуск будет заказан. Товарищ Димитров передает привет, желает вам успехов. Просит извинить, что не смог сейчас принять вас лично: очень занят.

Просит извинить... Это Георгий Михайлович Димитров, герой Лейпцига! Счастливые, мы выбежали на улицу.

Когда мы на следующий день заглянули в указанную комнату, нас встретила молодая привлекательная женщина. Усадила в кресла и приготовилась слушать. Но, заметив наше возбуждение, спокойно сказала:

— Напрасно так волнуетесь. Насчет вас звонили от товарища Димитрова, все ясно. Завтра зайдите в ЦК комсомола и спросите Зою Рыбкину.

Зоей Рыбкиной как раз и оказалась наша новая знакомая. Только теперь на ней было не платье, а военная форма. Встретила она нас чуть сдержаннее, чем тогда, но по-прежнему дружелюбно. Расспросив нас о самочувствии, [7] настроении, Зоя мельком взглянула на часы и объявила:

— Пора! Едем к генералу, представлю вас.

Генерал, видимо, тоже был в курсе наших дел. Здороваясь, заметил Рыбкиной:

— Благодарю, Зоя Ивановна, за прекрасные кадры. Я имею в виду вчерашних спортсменов, которых вы отобрали в ЦК ВЛКСМ.

— Рада стараться, Павел Анатольевич, — чуть наклонила красивую голову Рыбкина. — Надеюсь, не будете ругать и за эту пару.

— Сначала о вашем сыне, — сказал генерал. — Какой же получится красноармеец из парнишки в четырнадцать лет?

— Павел Анатольевич! — с нескрываемой горечью ответила Зоя. — Не надо говорить об этом. Вы же прекрасно знаете службу и полковника Рыбкина, и мою... Пусть Володя будет в армии. Хотя бы в то время, пока я нахожусь на задании. Он просто увлечен радиоделом.

— Сдаюсь, сдаюсь! — шутливо ответил генерал, подняв руки. — Сегодня же зачислим Володю приказом. А вот с врачами...

Он задумчиво посмотрел на нас. Мне стало как-то неловко под его изучающим взглядом. Решительно опустив ладонь на стол, он вдруг категорически заявил:

— А вот врачей не дам вам, Зоя Ивановна! В бригаду пойдут. Особенно вот ее, болгарку, нельзя с вами отпускать, — кивнул он в сторону Веры. — Слишком заметна, запоминаться будет... Так что не обижайтесь.

— Слушаюсь! — не стала возражать Рыбкина. Но тут же добавила: — Больше ни одного человека вам не покажу: всех отберете!

Высокая, женственная Зоя неожиданно крепко пожала нам руки и твердым, энергичным голосом сказала:

— Ну, до свидания, дорогие... Желаю вам большого счастья!

А пятого июля мы возвратились домой уже в военной форме. В подъезде по привычке заглянул в ящик — нет ли писем. Там лежали две повестки из военкомата — мне и жене. Нам предлагалось явиться с вещами. Все-таки разобрались. Но... поздновато. Меня и Веру уже зачислили в Бригаду особого назначения. Нужно было сообщить об этом в военкомат... [8]