Юность уходит в бой

Полковник Михаил Федорович Орлов тоже был славным воспитанником Ленинского комсомола. После Октябрьской революции он работал в Белевском комитете коммунистической молодежи Тульской губернии. В 1920 году М. Ф. Орлов вступил в рабочий отряд, который превратился потом в 1-й Коммунистический полк.

Интересен и дальнейший жизненный путь патриота: партизан Лебяжского отряда, кремлевский курсант, борьба [29] с басмачеством, служба в погранвойсках, преподавательская работа. В мае 1941 года полковник Орлов прибыл в Военную академию имени Фрунзе сдавать экстерном государственные экзамены. А через месяц разразилась война.

Человеком такой же интересной судьбы оказался командир 1-го полка Вячеслав Васильевич Гриднев, пришедший в бригаду из пограничных войск. Кадровым чекистом был его военком С. П. Волокитин.

Многое узнал я и о других начальниках. Военком бригады Алексей Алексеевич Максимов в прошлом — инженер, а затем чекист. Заместитель комбрига — полковник Иван Максимович Третьяков — бывший батрак, участник гражданской войны, прослужил двадцать три года в пограничных войсках.

Дела в штабе бригады я закончил быстро. Командир разрешил мне заняться личными вопросами. Прежде всего надо было позвонить жене. Из нашего полка через несколько коммутаторов до нее невозможно дозвониться.

И вот я на Центральном телеграфе. С волнением набираю номер телефона, который мне на днях сообщил Георгий Знаменский. Отвечает дежурный. Слышимость плохая. Я кричу и усиленно продуваю трубку. Наконец отвечают:

— Подождите у телефона.

И вот в трубке раздается знакомый женский голос с болгарским акцентом:

— Это я, я! Здравствуй, родной! Слышишь меня?

— Слышу! Но плохо! Где ты?

— Я здесь... под Москвой. Не волнуйся, все в порядке. Постарайся в воскресенье приехать домой, часам к четырем, все объясню... Понял? Напиши письмо дочке! Не забудь, к четырем! Понял?

Конечно, понял: через три дня быть дома. Решил возвращаться в часть электричкой.

Шагая по Москве, я невольно подумал: какой угрюмой и неуютной стала наша столица. На улицах непривычно мало людей. Всюду маскировка: белые и черные квадраты на асфальте, фанерные домики на площадях. Кремлевские звезды закрыты серыми чехлами. На заборах — плакаты, плакаты... Чаще других мелькает изображение суровой женщины с поднятой рукой: «Родина-мать зовет!» [30]

Много заборов. Раньше их было меньше. А может, просто мы не обращали на них внимания.

Когда я подошел к библиотеке имени Ленина, улицы ошпарил пронзительный вой сирены. И сразу вдруг появилось множество людей. К метро бежали женщины с детьми и узелками. Сирена надрывалась, словно подхлестывая.

Милиционер, вскинув руку к каске, предложил мне войти в метро. Заглянув в вестибюль, я с особой остротой и болью ощутил тяжесть войны. В полумраке длинного туннеля стояли и сидели сотни людей. Знакомые и незнакомые, они тесно прижимались друг к другу. Женщины не плакали: видно, уже тогда, в октябре 1941 года, у них не осталось слез. В суровой задумчивости они покачивали на руках плачущих детей, стараясь их успокоить.

Я не стал спускаться с платформы в туннель. Тяжело быть там человеку в военной форме, да еще с оружием. На него люди смотрят с досадой и укором.

Усиленно работая локтями, я протиснулся к выходу. Возле милиционера стоял патруль. Я солгал, сказав, что выполняю срочное задание командира. Меня пропустили.

Зенитки уже молчали, но отбоя пока не было. Решил заглянуть к себе на квартиру, она находилась поблизости.

Старушка вахтерша, увидев меня, заморгала слезящимися глазами.

— А почему вы не в подвале? — спросил я.

Она безразлично махнула рукой.

— Куда мне, старой? В подвале-то скорей задохнусь! Тут хоть пользу принесу. Иные в спешке не запирают квартиры. А ведь люди разные бывают. Есть и такие, которые не прочь нажиться на чужом горе.

Смахнув ладонью слезы, вахтерша спохватилась:

— А тебе письмо! Давно лежит. В тумбочку его спрятала. В клетке-то, гляди, затеряется...

Взял письмо. Тут же, в подъезде, пробежал его глазами. Мать писала: съездить за дочкой не смогла, не отпускают с работы. К тому же надо выслать заверенный документ о том, что мы доверяем ей свою дочь. Причем в двух экземплярах: на работу матери и в детский дом, который находился где-то в Новом Буяне. Все это нужно было сделать срочно. Дальше мать сообщала, что мой [31] старший брат Аркадий уже не служит в райкоме — воюет, политрук батальона. Младший уехал на фронт со своим военным училищем из Балаклеи. Был ранен, подлечился и опять сражается. Третий брат пока дома, в Новосибирске. В армию его не отпускают: завод военный.

Заглянув в квартиру, я нашел на столе записку: