Юность уходит в бой

— Вот как! — задумчиво произнесла Стелла Димитровна. — Мужу и не сказать. Я как раз еду к товарищу Димитрову и поинтересуюсь этим. А может поедешь со мной? Есть у тебя немного времени?

— До обеда. Часов до двух...

— Тогда поедем. [48]

Я сел, не спросив, куда мы отправляемся. По дороге Стелла расспрашивала об интернациональных группах антифашистов нашей бригады. Получив наглядный урок конспирации от Орлова, я смущался. Может ли военный человек говорить об этом, хотя бы и со Стеллой Благоевой? Но я не предполагал тогда, что Стелла знает об интернациональных группах гораздо больше, чем многие из нас.

Автомобиль остановился у большого красного здания на Ярославском шоссе, за Сельскохозяйственной выставкой. Там размещался тогда Коминтерн.

В приемной из-за стола поднялся мужчина и, поздоровавшись с Благоевой, дружески протянул мне руку:

— Гуляев. Значит, все-таки вы на фронте!

И тут я вспомнил, что он беседовал со мной и Верой в ЦК партии.

Здесь же находился капитан Кухиев — невысокого роста, с черными усиками на смуглом лице. Я знал его хорошо. Он дружески поздоровался со мной. Однако по лицу помощника Георгия Михайловича Димитрова я понял, что он чем-то очень озабочен. А вскоре стало ясно, чем именно — эвакуацией Коминтерна из Москвы. Значительная часть сотрудников и имущества были уже вывезены, но в приемной еще лежало немало упакованных ящиков с документами...

Через несколько минут после того, как Стелла скрылась за дверью, раздался звонок. Гуляев сразу исчез, но быстро вернулся.

— Вас просят, — сказал он.

В кабинете кроме Георгия Михайловича я увидел Васила Коларова и Хосе Диаса. Были здесь и другие видные люди. Поэтому мне стало как-то неловко.

Извинившись перед товарищами, Георгий Михайлович Димитров стал расспрашивать меня о болгарах и других интеровцах из нашей бригады. Лишь в конце беседы как бы мимоходом спросил:

— Значит, не знаешь где Вера?

Я ответил то же, что и Стелле. После короткой паузы Георгий Михайлович хмуро заметил: [49]

— Странно. А мы имели в виду включить ее в болгарскую группу для работы на родине.

Димитров снял телефонную трубку. Говорил он тихо. Но я и не вникал в суть разговора, а просто смотрел на его мужественное и доброе лицо. Лишь несколько фраз явственно дошли до меня. Георгий Михайлович мягко, но настойчиво сказал:

— Прошу уточнить и поставить меня в известность! И еще прошу — о болгарских товарищах не решать без консультации с нами. Очень прошу!

Встретив мой встревоженный взгляд, он сказал:

— Полагаю, ничего с Верой не случилось. Завтра позвоните товарищу Благоевой. Она уже будет знать.

Завыла сирена. Георгий Димитров встал:

— Всех прошу в убежище.

В Коминтерне была строгая дисциплина. Василь Коларов, Стелла, Хосе Диас и стройная Пассионария вышли. Димитров бросил взгляд на письменный стол, на телефонные аппараты, на меня.

— Тебе тоже надо спуститься в убежище, — сказал он.

Позабыв, что на мне военная форма, я, как школьник, сказал:

— Мне надо к комбату...

Выдавив эту нескладную фразу, я испугался: что обо мне подумает Георгий Михайлович! Но он даже не улыбнулся. Выйдя со мной в приемную, сказал:

— Пусть отвезут товарища, не ожидая отбоя. Военным нельзя опаздывать.

Пока мы шли по длинному широкому коридору, Димитров открывал одну за другой двери комнат, желая убедиться, все ли ушли в убежище. Возле одной двери он нахмурился: из комнаты слышался дробный стук пишущей машинки. Георгий Михайлович укоризненно посмотрел на секретаря:

— Еще раз проверьте каждую комнату! Ни один человек не должен оставаться в помещении во время тревоги. Пустой героизм ни к чему.

Внизу меня ожидал смуглый подтянутый капитан. Димитров сказал ему с доброй иронией: [50]

— Это военный доктор. Ему некогда ждать отбоя. К тому же он обещал комбату! — Затем повернулся ко мне, улыбнулся и добавил: — Ну, желаю успехов!

Машина с пропуском на ветровом стекле птицей летела по улицам. Милиционеры в железных касках и военные патрули ее не задерживали.

И все же я опоздал. Бойцы уже пообедали и с песней возвращались в казарму.

— Опаздываешь? — крикнул Шестаков. — Ну ладно, поди поешь, а я в парикмахерскую.

В пустой столовой я торопливо проглотил застывшую свинину с чечевицей и вышел во двор. Среди тишины послышался нудный прерывистый гул. Странно: ведь диктор оповестил, что угроза воздушного нападения миновала. Я посмотрел вверх на хмурые низкие облака. Вдруг над зданием телеграфа из них вывалился большой и темный силуэт самолета. А через секунду раздался оглушительный взрыв. Мостовая вздрогнула, из окон посыпались стекла.

— Скорее, доктор! — крикнул подбежавший Саша Казицкий. — Павел Савосьевич... — Саша потащил меня за рукав на улицу. Губы у него дрожали.

Я знал, что заместитель командира второго батальона Захаров пошел вместе с Шестаковым в парикмахерскую. Сразу понял, что с ним случилось несчастье. И верно. На лестнице телеграфа, прижимая ладонь к боку, лежал капитан Захаров. Рядом валялась пробитая осколком полевая сумка. Над раненым уже склонился военврач Стрельников.