Юность уходит в бой

В бригаду ежедневно прибывает пополнение: студенты, рабочая молодежь, спортсмены. Все комсомольцы, все добровольно пришли сюда по призыву ЦК комсомола. Они рвутся в бой, а им говорят: сначала научитесь воевать.

Ближайшая от казармы щель — самая шумная. Там рота старшего лейтенанта Мальцева. Различаю знакомые голоса. Вот взволнованно говорит Семен Гудзенко. Мысленно вижу его сдвинутые к переносью густые брови. Заместитель политрука сержант Михаил Егорцев спокойно объясняет бойцам, что значит настоящая храбрость. Он умеет доказывать, говорит непринужденно, убедительно. Может быть, потому, что журналист? Егорцев и человек чудесный. Его любят все товарищи.

В роте Мальцева много студентов Института истории, философии и литературы имени Чернышевского. Они любят порассуждать. Не случайно в батальоне их добродушно-иронически называют философами. Из ифлийцев, пожалуй, труднее всего будет воспитать исполнительных и расчетливых бойцов.

В разговор вступает Коля Лебедев. Его почему-то зовут Кира. Он самый юный в бригаде, пришел сюда прямо со школьной скамьи. Зато рост у него не по годам. Старшина [9] никак не может подобрать ему сапоги сорок шестого размера. Ходит он пока в тапочках, поэтому на марше всегда замыкает роту, чтобы не портить строй. А стоять бы ему на правом фланге, рядом с рослым дискоболом Борисом Бутенко. Впрочем, и для Бутенко только вчера нашлись сапоги...

А вот слышен ломающийся голос юного туляка Жени Дешина, студента Энергетического института. Потом в разговор вступают студент-геолог Москаленко и студент биофака Олег Черний — оба из МГУ.

Бойцы говорят о войне, о наших неудачах на фронте. Сетуют на свое бездействие: не потому ли, мол, враг продвигается в глубь страны, что мы сидим в щелях и не воюем? Скорее бы в бой!

Разговоры заглушила неистовая стрельба зениток. Где-то неподалеку разорвалась бомба, взметнув багровый фонтан. И тотчас же в небо вонзились острые кинжалы прожекторов. Тихо вздрагивала земля, крыльцо и вся казарма. Эта дрожь передавалась и мне, сжимая сердце: опять прорвались вражеские самолеты!

Всплески зенитного огня и взрывы приближались. Они были уже где-то между нашим батальоном, располагавшимся в Зеленоградской, и городом. «Вероятно, бомбят район Строителя, — подумал я. — Там первый полк и санчасть бригады. Там Вера...»

Еще в первый день, когда мы с женой только надели военную форму, начальник медицинской службы военврач первого ранга Сучков сказал:

— Служить вам придется в разных полках.

— Как это — в разных? — не сдержался я. — Мы добровольцы и хотим воевать вместе.

Начальник посмотрел на меня, как на невоспитанного школьника, и сухо пояснил:

— Мешать друг другу будете. Ведь кому-то из вас придется быть начальником, кому-то подчиненным. А вы — муж и жена. Понятно?

Я хотел было еще что-то сказать, но почувствовал, как Вера едва коснулась моей руки: молчи! Стало ясно: именно такие немые команды и имел в виду военврач Сучков!

...Стараясь не глядеть в сторону Москвы, я пошел не к щели, а к угловому дому, где размещалась наша санитарная часть. [10]

По дороге неожиданно столкнулся с капитаном Балабушкиным.

— Ты бы, доктор, не показывал дурного примера бойцам, — строго сказал он, узнав меня. — Приказ для всех одинаков.

— Тошно в щели сидеть, товарищ комбат, — откровенно признался я.

Капитан хлестнул прутиком по голенищу сапога и со вздохом произнес:

— Мне, брат, тошнее! Мои друзья где-то воюют, а я о вами вожусь.

Так и сказал: «Вожусь». Чувствовалось, что ему, кадровому командиру-пограничнику, не по себе оставаться в тылу, когда бои идут уже на вяземском направлении.

— Куда путь держал? — спросил капитан.

— В санчасть.

Дальше шли молча. Уже возле санчасти он сказал:

— А мой предшественник-то — на фронте!..

До Балабушкина батальоном командовал майор Шебалов. Мы редко слышали голос этого молчаливого, угрюмого человека. Он все время ходил с сибирской лайкой. Бойцы считали его нелюдимым. Когда на тактике они делали перебежки, майор сидел на пеньке, задумчиво поглаживая собаку, косившую на него преданными глазами. Комбат смотрел не на бойцов, а куда-то на лес...

Однажды в свободное время майор заглянул в роту Мальцева. Там шел импровизированный концерт самодеятельности. При появлении Шебалова веселье прекратилось.

— Продолжайте, — спокойно сказал комбат. — Отбоя пока не было.

Руководивший концертом Паперник жестом показал бойцам сделать шире круг и пригласил майора:

— Может, и вы спляшете?

— Теперь не получится, — хмуро отмахнулся Шебалов.

Все замолчали. И вдруг ни с того ни с сего Женя Дешин с мальчишеской наивностью спросил:

— А почему вы с собакой не расстаетесь?

Майор обвел глазами бойцов.

— Это все, что у меня осталось, — сказал он сдавленным голосом. — Семья в первый день войны погибла на погранзаставе... Ну, продолжайте! [11]

И вышел. Только тут мы поняли, почему этот добрый, душевный человек казался нам нелюдимым. А через несколько дней Шебалов уехал на фронт. К нам прибыл новый командир, капитан Балабушкин...