Юность уходит в бой

Высокий, с мужественным лицом староста Зайцев преподнес Шестакову каравай хлеба с солью и, волнуясь, сказал:

— Не удивляйся, дорогой командир, что народ слезу пустил! Ведь немцы нам твердили: Москву, мол, они взяли, а Красную Армию загнали за Урал и там добивают... [148]

А как проверишь, когда ни в одном доме радио не осталось. Мы, конечно, так и думали, что брешут фашисты. Не могли они нашу армию уничтожить! Теперь видим: не ошиблись в своих надеждах. Не потерпела наша Москва позора, ни единого часу не была под немцем!

Каюсь, я не записал тогда имени старосты. И были для этого некоторые основания. Многие из нас, в том числе командир и комиссар, усомнились в искренности его слов. Обстановка была очень сложной и напряженной. Мы узнали, что Зайцева назначили старостой оккупанты, что он добросовестно выполнял их задания по заготовке продуктов.

Наши подозрения усилились, когда староста, окинув бойцов проницательным взглядом, сказал Шестакову:

— Медведевский лагерь немцы уничтожили, и незачем туда идти. Твоим ребятам нужен хороший отдых. Поэтому располагай их по избам и пусть до вечера отдыхают. Когда отоспятся, покормим чем-нибудь горячим... К вечеру мужики вернутся из леса с подводами, тогда мы вас куда угодно доставим!

— С какими подводами? — настороженно спросил командир, присаживаясь за стол, но все еще не раздеваясь и не снимая оружия.

— Обыкновенными, — с лукавой усмешкой ответил староста. — Хотя мы и под надзором живем, но у нас тоже есть хитрость... мужицкая. На день мы всех молодых мужиков и лошадей отправляем в лес — подале от вражьего глазу. А то возьмут и мобилизуют мужиков и подводы.

Капитан Шестаков торопливо полез в карман за кисетом, хотя в трубке у него еще был табак. По его насупленному лицу я понял, что он страшно досадует на себя за недоверчивость к старосте. Мягкий и добрый по натуре, Анатолий Петрович привык с душой относиться к людям, верить им.

Вдруг он решительно встал и, обращаясь к начальнику штаба, распорядился:

— Распредели людей по домам и выставь посты. Особо — со стороны Людинова.

И опять староста своим искренним стремлением помочь нам вызвал обратный эффект. Он сказал:

— Послушай меня, командир! Народ твой уморился... Говорю ж — пускай отдыхают! А что касается города — [149] за ним у нас зорко следят. В момент узнаем, если немцы сюда направятся. В любом случае ты со своими бойцами успеешь укрыться в лесу. А туда немец пока побаивается углубляться.

После минутного колебания командир уточнил задачу начальнику штаба:

— Ты вот что, снаряди посты только самые необходимые... На Людиновскую сторону. Только часовых меняй почаще: пять суток люди не спали.

Старший лейтенант Медведченко козырнул и, мягко ступая стоптанными валенками, вышел на улицу, где озябшие и усталые бойцы ожидали команды.

По тому, как сдвинул брови комиссар и как закуривал начальник разведки, можно было заключить, что они не одобряли решение командира. В тот момент и я был мысленно на их стороне, считая, что староста неспроста предложил нам остаться до вечера под боком у вражеского гарнизона. Да еще не посоветовал выставлять постов! Невольно пришел на память эпизод из кинофильма «Чапаев»: под покровом ночи беляки с ножами по-пластунски ползут к уснувшим чапаевцам...

За подозрительность и недоверие, пусть даже минутные, мы остались виновны перед старостой Зайцевым. Именно этот «немецкий ставленник» обеспечил нам хороший отдых, снабдил продуктами, а с наступлением темноты перевез на подводах к небольшой железнодорожной станции Волынь, расположенной в гуще Брянского леса. Он же помог нам установить связь с Людиновским партизанским отрядом, которым командовал Золотухин. Позже мы узнали, что вскоре после нашего отъезда из Думлово туда нагрянули немцы и потребовали от старосты, чтобы он указал наш след. Они нещадно избивали Зайцева, грозили расстрелом. Староста долго водил карателей по непролазным местам, пока не вывел их к давно разгромленному лагерю, оставшемуся от медведевского отряда.

— Сюда привел их, а куда девались — один бог знает, — развел он руками.

Эсэсовцы с еще большим остервенением избили его и бросили в снег. Его случайно нашли и спасли от смерти мужики. Когда наши разведчики побывали в Думлово, они не узнали Зайцева. С опухшим от синяков лицом, он лежал, скорчившись на широкой скамье, и часто сплевывал кровью. Хриплым глухим голосом, то и дело умолкая, [150] чтобы откашляться, он подробно объяснил разведчикам, как лучше подобраться к Людинову. Зайцев не стонал и не жаловался, даже словом не обмолвился о себе. Обо всем, что произошло с ним, нам рассказали его соседи...