Юность в Железнодольске

Паша Белый думать не думал о том, что вообразилось Вячеславу. Он, в отличие от многих стариков, помнил себя парнем и все еще сохранял способность судить о молодости по свойствам, присущим именно ей. Паша Белый, которого огорчало, что Лёна живет соломенной вдовой и что никак ей не встретится мо́лодец, какой бы перешиб безнадежное ее ожидание, обрадовался влюбчивости Вячеслава. Когда-то он сам был влюбчивым: «Как что, так втрескался!» Шалел при этом, по его же определению, ально марал осенью, во время гона, и устирывали его парни-соперники до полусмерти, и он бил их в подрез чем попадя: кол подвернулся — колом, палка для игры в лапту — палкой, чересседельник — чересседельником. До недавней поры Паша Белый надеялся: отслужит армию Колька, глядь, и завяжется промежду ним и Лёной узелок, а там и поженятся. Хлестать за Лёной Колька хлестал, поди-ка домогался, да без успеха, а супружество в башке не держал: я-де гулеван, не отшастал свое. А на самом деле, по догадкам Паши Белого, ни у Кольки, ни у Лёны не было друг к дружке стремления, которым, если кто им обуян, тех не обуздать, а коль это стремление их спару́ет, то навсегда. Жалковал Паша Белый, что не этак деется, как он желает, а положения не исправить: умом да благим намерением страсть не заменить.

«Куда как ладно Лёнушка подвернулась! — думал Паша Белый, опять завораживаясь закатным светом над горизонтом. — Должно ж и золотенам везти. Как мокрохвостка — счастливица. Должна ж справедливость быть».

Резкий уход Вячеслава от крыльца и твердое таханье мотоциклетного мотора оборвали стариково созерцание. Он поспешно спустился по ступенькам, чтобы проводить отъезжающих.

— Я чё-т не так про столб разъяснил? — прокричал он в ухо Вячеслава.

— Слишком обще, Павел Тарасыч. Головы птиц... в них есть обозначение?

— Простецкое. Лебедь ли, голубь, по-нашему, по-народному, — любовь и верность. Попугаи. Дак, известно дело, они чё услыхали, то талдычат, и я от себя тоже дополнял. И не согласен кое с чем. Совы считается — мудрость. Мой опыт: оне обыкновенные, днем — даже глупые. Сидит на копешке, вертит башкой навроде беспонятливого дедушки, от старости беспонятливого. Совы, они у меня с другим: тайны во время темени, уловки, нападения. Все спит, они шныряют. Сонных когтями цапают. Вороны — во кто умен! Промзительно! Об нас все соображают. Этих не замай. Держись около, кормись, дальше — ни в коей мере.

Леонид да чтоб не навострил слух, когда речь идет о птицах, да чтоб не вставился, такого не могло случиться.

— Автономное существование, — подвел он итог. — Павел Тарасыч, у меня в саду голубятня.

— Славно знать.

— Я с голубями с малолетства. Выражусь не ради бахвальства: психологическую структуру голубей по полочкам разложу. Моя практика позволяет заключить вывод: голуби — люди в перьях. Домашние прежде всего. Но это сгусток вывода. Как там в операх?

— Увертюра.

— Правильно, шуряк. Увертюру я проиграл один за весь симфонический оркестр. Значится, Павел Тарасыч, дикий голубь опять же к нам, к людям, лезет. Навязывается силком под нашу опеку, в нахлебники. Вороны, вороны, галки — нет. Около, возле, в сторонке. Ваше наблюдение — вполне точное. Мы, мол, рядом, но в независимом суверенитете.

— Согласен, ни в коей мере не мешаются. Правда, падаль учуют — тут...

— Закон, Павел Тарасыч, природного предназначения. Хочешь не хочешь, что сидит в тебе, от того не отвертишься. Это прибавка к увертюре. Сама опера в таком наблюдении. На окраине садов ведется воронье. Хожу наблюдать. У нас система жизни, у них не в том ракурсе, но, конечно, система отношений. Прошлой весной выглядел. Они моногамией держатся: муж — жена. Холостяки в стае вместе, промышляют в повседневности отдельно. Здесь самая опера и содержится. По моим заключениям, женского пола у них меньше. Самцы соперничают из-за самок, по двое. Самка сидит, наблюдает. Они взлетят, выкручивают своего рода фигуры высшего пилотажа. Иной раз не то что бочку, дроссель какой-нибудь вымудрят в полете. Голуби — летчики, точные фигуры выполняют, вороны фантазируют. Не сразу, после турнира. Смелое состязание выбрали: с выси, из зенита, камнем падают и должны сесть на макушку столба. Кто ниже распахнет крылья, ловчей торкнется на макушку — тот победил. По нескольку раз состязались. Победил, у которого штаны длинней да космаче. Который в мини-штанах на него кинулся. Самка встала на сторону победителя. Трепку ему задали — будь здоров. Рыцарская честь не хухры-мухры, а мухры-хухры.

— Лень, ты увел Павла Тарасовича от резного столбика к электрическому столбу.

— Увел? Найн, как шпрехают немцы. Подкрепил Павла Тарасыча: врановые — мудрый народ, значит, они выражают один из ракурсов ума природы и всемирного существования. Поехали, Слава. Собирались ведь засветло вернуться.

— Теперь уж ни в коей мере засветло не вернетесь.

— Ну, народ, спасибо за словоохотливость. Уронили мне в ум по зернышку-другому. Авось и колос дадут.

— Целое поле, дед.