Юность Жаботинского

– О, да! – усмехнулся Жаботинский. – Это трогает наших еврейских критиков, это им льстит, они в этом видят агитацию за беспроцентное допущение евреев к образованию. Добрый мы народ, и самая добрая наша черта это – что и малым довольны… По существу же Чехов наблюдатель, не ведающий ни жалости, ни гнева и не любящий ничего, кроме увядающей красоты «вишневого сада», поэтому еврейские фигуры, изредка попадающиеся в «Степи», «Перекати-поле», «Иванове», написаны с обычным для этого художника правдивым безразличием. И с таким же правдивым безразличием нарисовал Чехов своего Иванова и засвидетельствовал, что Иванов, настоящий русский интеллигент, когда в дурном настроении, вполне способен обругать свою крещеную жену жидовкой. Но Чехов и сам во многих отношениях Иванов до мозга костей, случилось и ему однажды выругаться по адресу жидовки. Тогда он написал свою «Тину». Это анекдот еще более нелепый и неправдоподобный, чем тургеневский «Жид», настолько пошлый по сюжету, что и двух слов не хочется посвятить его передаче. Где это Чехову приснилось? Зачем это написалось? Так, прорвало Иванова, одного из несчетных Ивановых земли русской. Кого еще назвать? Лескова? Ничего в противовес этому списку не может назвать русская литература. Никогда ни один из ее крупных художников не поднял голоса в защиту правды, растоптанной на нашей спине. Даже в публицистике не на что указать, кроме одной статейки Щедрина и одной статейки Чичерина. Те из нас, которые малым довольны, восторгаются «Судным днем» Короленко, ибо там доказано, что иной хохлацкий шинкарь еще прижимистее шинкаря-еврея. Лестно. Если за это полагается мерси, то у Лескова есть гораздо более обстоятельные рассказы на тему о том, что хотя жид и мошенник, но румын еще того хуже, а русский помещик, купец и мужичок тоже не промах по части вороватости… Но ничего настоящего, ничего такого, что если не по силе, то хоть по настроению, по проникновению в еврейскую душу могло бы стать рядом с «Натаном Мудрым» Готхольда Лессинга или с Шейлоком Шекспира, русская литература не дала. Да и зачем такие высокие образцы: рядом у поляков есть знаменитый Янкель из «Пана Тадеуша», написанный Мицкевичем в то самое время, когда Пушкин малевал своего жида Соломона из «Скупого рыцаря»… Не сомневаюсь: как всегда, найдется пошляк, который во всем этом увидит ненависть к русской литературе. Если это случится, я возражать не буду – надоело спорить с пошляками. Между прочим, русскую литературу я очень ценю, включая и Гоголя, потому что литература должна быть прежде всего талантлива, и русская литература – далеко не в пример иным прочим отраслям русской национальной жизнедеятельности – этому условию удовлетворяет. Но мы проглядели, что родоначальная страница русской классической драмы – «Горе от ума» – насквозь пропитана обостренным националистическим чувством своей исключительности, выходками против французско-нижегородской ассимиляции, проповедью «премудрого незнанья иноземцев». Мы проглядели, что Пушкин в разгаре таланта написал потрясающее по энергии и силе стихотворение «Клеветникам России», где трепещет подлинный нерв того настроения, которое в Англии теперь называют джингоизмом, а попросту говоря, махровым шовинизмом. Мы проглядели, что в пресловутом и нас захватившем культе «святой и чистой» русской интеллигенции, которая-де лучше всех заграничных и супротив которой немцы и французы просто мещане, – что во всем этом славословии о себе самих, решительно вздорном и курьезном, гулко звучала нота национального самообожания. И когда недавно со всех трибун понеслась декламация о том, что «мы» обгоним Европу, что Франция реакционна, Америка буржуазна, Англия аристократична, а вот именно «мы», во всеоружии нашей неграмотности, призваны утереть им нос и показать настоящее политическое зодчество, – наша близорукость и тут оплошала, мы и тут не поняли, что пред нами взрыв непомерно вздутого национального самолюбия, туманящий глаза, мешающий школьникам учиться уму-разуму у Европы, у Америки, у Австралии, у Японии, у всех, потому что все их обогнали…

Неожиданные аплодисменты прервали его монолог. Это с разных сторон и из разных окон на всех четырех этажах «политического» корпуса и чуть ли не из половины окон корпуса уголовников аплодировали заключенные, причем что удивительно – не только и не столько революционные евреи, а греки, малороссы, армяне, немцы, французы, караимы, турки и даже один якут.

– Господа политические! – запоздало вмешался снизу, с прогулочного плаца во дворе, зычный голос тюремного надзирателя, выскочившего из «дежурки». – Прекратить разговоры! Отбой!

19 Тюремная проза

Газета «Одесские новости»