Юность знаменитых людей

Баллен был в восторге; он уделил Клоду отдельную комнату в верхнем этаже и, чтобы предоставить молодому человеку полную свободу в работе, позволил ему перенести туда все инструменты и иные принадлежности, в которых он нуждался, и запираться в своей маленькой мастерской днем и ночью, чтобы никто не мог помешать ему в работе.

Одним словом Баллен, уверенный в призвании сына, хотел, чтобы он следовал ему без малейшего стеснения.

Клод не злоупотреблял своею независимостью; он приносил от времени до времени то прелестный снимок с эстампа, которым приводил в восхищение отца, то собственное изделие тончайшей чеканки, которое мастер пускал в ход по очень высокой цене.

Но с некоторого времени отец стал замечать, что Клод начал запираться в своей мастерской и, появляясь вниз с озабоченным видом, не приносил уже больше ничего нового.

Сначала Баллен только удивлялся этому, а потом очень встревожился. Беспокойство обусловливалось не тем, что он не видел больше работ Клода, а совершенно другим обстоятельством.

Клод примкнул к кружку молодых художников, которые в складчину приобретали модели для живописи. Сын золотых дел мастера был самым усердным и выдающимся членом этого кружка молодых людей, готовившихся собственно к художественной деятельности, тогда как Клод должен был бы, по мнению отца, отдаваться всецело своему ремеслу. Трудно было бы передать восторженное отношение этих молодых людей к образцовым произведениям великих живописцев и скульпторов. Одному Богу известно, к чему собственно они стремились; к каким только увещаниям не прибегали они, чтобы внушить Клоду убеждение, что его место не жалкое ремесло, не выделка посуды и ведение конторских книг, но чистое святое искусство, чуждое утилитарных стремлений. Некоторые из них, бывавшие у Клода на дому, решались даже выражать золотых дел мастеру досаду, что он не позволяет ему свободно следовать своему призванию к искусству. «Если б Клод пробыл только год в мастерской Симона Вуэ или Пуссена, говорили они, и затем года два в Италии, какого великого артиста подарил бы г. Баллен Франции!» Клод слушал подобные разговоры, не произнося ни слова, и улыбаясь лишь искоса наблюдал за физиономией отца; так как улыбка эта была очень двусмысленная, то старый Баллен хмурил брови, думая про себя: «Я воспитал золотых дел мастера не для того, чтобы из него вдруг вышел художник. Золотых дел мастер всегда будет сыт, а художник!..» Помимо заветной мысли сделать сына достойным наследником своего дела, у него было некоторое предубеждение против карьеры художников; он часто имел сношения с ними и видел с какими затруднениями и разочарованиями сопряжена их деятельность.

Крайне встревоженный, старый Баллен, может быть, охотнее всего запретил бы Клоду видаться с этими опасными товарищами, но, сообразив, что силою трудно добиться чего-нибудь, старался кроткими увещаниями потушить разгоравшуюся в сыне страсть. «Клод, говорил он ему, — ты, я думаю, уже достаточно усовершенствовался в рисовании и мог бы прекратить уроки».

— Чем больше учиться, тем лучше, — кротко возразил Клод.

— Это правда, согласился Баллен, — но рисунки твои уже в большом ходу, и было бы вполне достаточно, если б ты занимался рисованием только в свободное время. При том я становлюсь стар и тебе придется скоро заменить меня в мастерской.

— Но вам известно, отец мой, что я не имею права быть мастером, пока мне не минет двадцати лет, следовательно впереди еще много времени.

— Это правда!.. — продолжал Баллен, находя в конце концов, что лучше приступить без уверток прямо к делу. — Но ты, я надеюсь, не намерен сделаться художником? — начал он нетерпеливо. — Тебе, разумеется, не приходит в голову эта нелепая мысль?

— О, отец мой, почему же это нелепая мысль? — кротко спросил Клод. — Живопись может в одно и то же время дать и славу, и богатство; посмотрите: Рубенс, Рафаэль…

— Ну, ну, хорошо, об этих что говорить; но посмотри на того, посмотри на другого, на третьего… я не знаю имен их, но знаю, что они сплошь и рядом умирают в нищете. А вот в нашем деле, в особенности ты, получая в наследство совершенно готовое…

— Но я ничего не имею против нашего ремесла, отец мой, — прервал Клод в свою очередь отца — и избави Бог, чтобы я позволил себе когда-нибудь пренебрегать занятием, которое доставило нам почет и богатство.

Ничего не объясняя более, Клод ушел в свою комнату, снова заперся, и если спускался вниз, то с пустыми руками. Между тем отец много раз уже замечал, как он взбирался на лестницу, пряча что-то под полою, или приносил с собою тайком предметы, вовсе не пригодные золотых дел мастеру — предметы, которые годились скорее живописцу, как например: холст, рамы, на которых он натягивается, большие листы бумаги, предназначаемые обыкновенно для эскизов. Наконец, Баллен однажды заметил, как пробирался по лестнице, ведущей к Клоду, старик с длинной седой бородой, известный всем как натурщик.