Юные садисты

Страшный призрак в черных очках и темно-синем пальто кружил с бутылкой посреди этой отвратительной оргии, превращая человеческие существа, и без того близкие к животным, в еще больших зверей. Женщина угостила и Федерико Делль'Анджелетто, хотя тот сам уже прилично поддал перед школой, и тринадцатилетнего звереныша Карлетто Аттозо, видя, что ему просто необходимо еще выпить, чтобы подзарядиться ненавистью для дальнейшего истязания учительницы, которую он люто ненавидел, как ненавидел всякую власть, всякий закон, всякий порядок, и молодых львят Паолино Бовато, рано пристрастившегося к наркотикам, и Сильвано Марчелли, давно с вожделением глядевшего на молодую учительницу и наконец получившего возможность удовлетворить свои гнусные вожделения; с усмешкой ожидая своей очереди, он взял бутылку, хлебнул и стал смотреть сквозь прозрачное стекло, как его учительница отбивается от очередного палача (впрочем, отбивалась она теперь без всякой надежды, чисто механически и почти без сил); затем он вернул бутылку матери Этторе и продолжал смотреть с открытым ртом, так что ликер вместе со слюной тек у него изо рта.

А призрак все разгуливал по классу с бутылкой, совращая парней словами и спиртным, науськивая, подстрекая самого робкого, самого трезвого, улыбаясь тому, кого называли «незабудкой», снова и снова заставляя его пить. Это она первой нарисовала похабные картинки на доске, это она натянула чулок учительницы между столами и предложила благородным юношам попрыгать через него; кому удавалось перепрыгнуть – получал в награду глоток анисового ликера. Это она остановила семнадцатилетнего Микеле Кастелло, также сына честных родителей, когда он хотел отлучиться наверх по малой нужде.

– Ты что, рехнулся? А если увидит кто? Нет уж, делай тут свои дела.

Это она время от времени предостерегала их, чтоб не слишком шумели, тогда как сама вытащила пропитанный слюной и кровью шарф изо рта учительницы, понимая, что та уже не сможет кричать и стонать чересчур громко, и засунула его в карман, чтобы в классе не оставалось ее следов.

Это ока, когда в бутылке ничего не осталось и последний из насильников отполз от тела учительницы, сел на пол и начал озираться вокруг, как дебил, дала команду расходиться по домам и объяснила, что в полиции каждый должен валить все на остальных, таким образом, никто ничего не докажет. А Этторино прибавил, грозно потрясая пустой бутылкой, что посмей только кто упомянуть имя его матери, он того собственноручно по частям разберет. Собственно говоря, угрозы его были излишни: никто из класса не питал особого расположения к властям, каждый готов был покрыть свое чудовищное преступление, лишь бы досадить полиции и правосудию.

И это она, прежде чем выйти из аудитории А, окинула взглядом жалкие останки, еще трепетавшие на полу, руку, шарившую вокруг в тщетной попытке найти опору; эти стонущие без голоса останки были ее триумфом, и в качестве завершающего аккорда своей триумфальной симфонии она нанесла точно рассчитанный удар учительнице Матильде Крешензаги ногой в пах, что и вызвало кровотечение, ставшее, как установил врач во время вскрытия, причиной смерти.

Каролино не отличался особым красноречием, однако рассказал обо всем с дотошностью ребенка, никогда не пренебрегающего подробностями.

Дука молча поднялся. Ливия тоже поднялась, ощущая в желудке рвотный спазм, а в мозгу леденящий ужас. Маскаранти захлопнул блокнот со стенограммой; он также не испытывал внутри большого комфорта.

– Спасибо. – Дука положил руку на лоб Каролино.

– Я не хочу в Беккарию, – произнес тот. Именно потому и рассказал все этому доброму полицейскому, что не хотел обратно в колонию и рассчитывал на его помощь.

– Ты туда больше не вернешься. – Дука снова провел рукой по взмокшему лбу парня. – Клянусь тебе.

Он никогда не употреблял выражений типа «клянусь тебе», «слово чести» или даже просто «обещаю» и сам удивился, как у него вдруг вырвалось это «клянусь тебе».

8

– Надо немедленно ее найти, – сказал Карруа.

Его тоже мутило. Стенографический отчет, представленный Маскаранти, потряс шефа миланской квестуры до глубины души. Убийство убийству рознь; он побывал в России и видел массовую бойню – не в пример убийству одной-единствениой учительницы. Однако в убийстве важно не число убитых, а способ его и дух. Таких кровожадных тварей, как эта Маризелла Доменичи, он еще не встречал. Может, только Эльза Кох, бухенвальдская гиена, заказывавшая себе абажуры из кожи еврейских узниц, может быть, только она превзошла Маризеллу.

– Я дам тебе людей и средства, сколько понадобится, только найди мне ее как можно скорее.

За окном помпезного кабинета стояла тихая, благостная ночь. Дука, развалясь в кресле против письменного стола Карруа, почти засыпал, чувствуя себя разбитым, не физически, а морально.

– Я с тобой говорю, Дука, – терпеливо и устало произнес Карруа.

– Да, я слышу.

– Ну так отвечай.

Дука потянулся и сел попрямее.

– А зачем ее искать. По-моему, не надо.