Юный скиталец

Мать, которая сама ощущала себя зависимой от других, обратила все свое внимание на сына, и ее собственническая преувеличенная опека преумножала страхи, испытываемые мальчиком. Роберт слишком привык полагаться на то, что мать сможет разрешить все встающие перед ним проблемы, совладает с его бурными эмоциями Это поддерживало Эстер Говард Она чувствовала, что ее самоотверженность оправданна, даже необходима, что она хорошая мать. Желание жертвовать жизнью ради любви к ребенку облагораживало существование миссис Говард и играло главенствующую роль в ее отношениях с сыном. С того дня, когда она подарила ему жизнь, и до самой его смерти она была не в состоянии отпустить от себя сына ни на шаг.

Миссис Говард писала своей няне в 1936 году, что, когда Роберт был маленьким мальчиком, он заявил ей: если она умрет, он умрет тоже. Эти слова, характерные для шестилетнего ребенка, оказались слишком памятными для миссис Говард, которая знала, что тяжело больна. Ребенок в таком возрасте не имеет четкого понятия о смерти, он не может воспринять мысль о своем собственном небытии. Надо полагать, что тогда Эстер, очарованная любовью своего сына, одобрила его решение улыбкой или жестом, не задумываясь о том, что имеет слишком серьезное влияние на Роберта.

Ни один ребенок не в состоянии осознать необратимость смерти. Как правило, подростки приобретают более реалистичные представления о ней, понимая, что когда-нибудь неизбежно лишатся родителей. Поэтому они начинают стремиться к независимости. Роберт, однако, так и не преодолел эту фазу развития. Его мать, разочаровавшаяся в любви, не имевшая, как она считала, в своем окружении равных ей людей, вовсе не желала отпускать от себя сына. Убедив себя, что усилия мальчика оторваться от ее юбки — всего лишь результат попыток ее мужа отобрать у нее ребенка, Эстер приложила все усилия, чтобы доктор проводил с сыном как можно меньше времени. В конце концов она выиграла эту битву и, одержав победу, предопределила судьбу Роберта.

* * *

Один из жителей Кросс Кат, знавший девятилетнего Роберта, описывает его как «маменькиного сынка». Одевавшаяся лучше, чем деревенские женщины, миссис Говард наряжала своего сына в белые рубашечки, тогда как местные мальчишки носили рубашки цвета хаки и штаны из джинсовой ткани. Одно это могло сделать Роберта «белой вороной», а он, кроме того, был робок и застенчив. Слабое здоровье только усугубляло его робость и отчужденность от сверстников.

Навязчивая забота его матери и полная зависимость от нее увеличивали ранний страх Роберта перед школой. Издевательства, которые он перенес, сделали его недоверчивым, а постоянное внимание матери наделило его верой в то, что он — центр вселенной. Мальчик никогда не чувствовал себя комфортно в школе. Даже когда в Кросс Кат, а позже в Баркетте и Кросс Плэйнс, его перестали дразнить и угрожать расправой, Роберт перенес свое бессознательное раздражение, вызванное материнской опекой, на своих учителей и других людей, наделенных властью. Много лет спустя он писал:

«Я прошел через школьные годы стиснув зубы. Я всегда ненавидел школу и, когда сейчас оглядываюсь назад, все еще ненавижу ее глубокой неизменной ненавистью. Кроме математики, которая давалась мне только отчаянной зубрежкой, приготовление уроков не составляло для меня особого труда, но я терпеть не мог сидеть взаперти, а меня заставляли это делать в определенные часы. Я ненавидел обдумывать глупые ответы на такие же идиотские вопросы, которые задавали мне люди, считающие, что я нахожусь в их власти».

Любопытно отметить, что Роберт считался хорошим учеником, и, насколько помнят его школьные товарищи, он, казалось, неплохо ладил с учителями. Однако огромная обида на ограничение своей свободы осталась с ним на всю жизнь и повлияла на его решение не продолжать обучение в колледже.

* * *

Коллеги и друзья доктора знали, что Говарды не слишком-то ладят между собой. Они ссорились почти ежедневно из-за денег, из-за несдержанности доктора, из-за несходства взглядов на воспитание сына. Айзек, громогласный и напыщенный, постоянно заставлял краснеть за себя свою жену. Разозлившись на кого-то, он мог заорать: «Хотел бы я достать свой нож, вырезать твои потроха и развесить их на заборе!» Приходя в дом пациента, он все чаще и чаще требовал еды и выпивки еще до того, как ему традиционно предлагали перекусить. Он мог встрять в серьезный разговор с грубой шуткой, чаще всего в адрес Эстер. Попытки одернуть его только усугубляли положение.