Юный владетель сокровищ

— Настоятель, вы только послушайте, что он говорит!..

— Он прав. Культ портит святыню, это — мнимость, это — от беса.

— Что за чудо, отец Настоятель! Что за чудо!

Мы плыли прямо к заре. Проходили не часы, годы. Было не утро, было детство. >, — Что за чудо, отец Настоятель! Что за чудо!

Ярится мрак и острым топором,
привычным к абордажам и пожарам,
громаду пены рассекает.
Вода, дробясь, играет серебром
и белопенным кипятком вскипает.
а мрак удар наносит за ударом
и дальше рвется — напролом.
Все сокрушить грозится мрак,
любые узы разорвать, расторгнуть,
И рубит С дерзостным ВОСТОРГОМ
стеклянный шлейф за кораблем. ..
Скорее прочь от берегов,
покинуть землю, вырваться из плена —
в открытом море даже, пена
не сотворит для нас оков».

— Что за чудо, отец Настоятель!

— Как легка жизнь, когда небо — в сердце, и как тяжела, когда небо — там, где-то, а в сердце — мир сей!

Суетное море покрывалось волнами, мелкими, словно смешинки. Немного света оставалось только на мостиках, у нас и у них. Все прочее слилось в темную глыбу, хотя всходило солнце.

— Настоятель, мы хотим счастья! Мы хотим, чтобы не было дьявола!

Я пошел за Бернардо в каюту лоцмана. Бернардо утверждал, что видели мы не парусник, а сосульку, замерзшие слезы. Сосульку, внутри которой светятся люди с пустыми глазницами.

—Люди без глаз, Бернардо. — пугался брат его Хопер, который видел глазами брата лучше, чем своими.

— Да. без глаз, как языческие боги…

— А слышал ты, что они говорили? — вмешался я.

— Когда Хопер прикрыл мне глаза, они говорили о воздухе, о воде, об огне. Какой-то далекий голос объяснял, что такое любовь, что такое раздоры. Другой голос, еще дальше, отрицал единосущность Троицы. Голоса иногда переплетались, и самый напев их придавал речам теплоту и нежность. Убедительней всех говорил тот, кого называли бродячим музыкантом.

Бернардо, лучше слышать, чем видеть. Сегодня ночью и мы закроем глаза…

— Тогда это будет во сне, — возразил Хопер. — Приснилась же мне полосатая морская рыба.

— Какая разница, — сказал я, — видеть во сне или в мнимости ночи?

Мы обернулись, словно слепые, когда говорят у них за спиною. Нас звали на лотерею душ. Мы вгляделись и ничего не увидели. Нас звали, как мертвецов, избегая наших имен, крича куда-то в бесконечность, чтобы имена сгинули вместе с нами.

Море врывалось в храм, как вода вливается в глотку. Иногда волны казались склоненными спинами бесчисленных прихожан. Почти ничего не было видно. Колонны. Скамьи. Алтарь. Светящиеся уголья витражей в очаге абсиды. Пламя свечи, над ним — пена, нет, кольца дыма, а на кафедре — в нестойкой, трепещущей пирамидке золотой фольги — чья-то чешуйчатая тень в треугольной шапочке с двумя круглыми глазками на каждом уголке.

Когда Настоятеля не было, служил его помощник, вынимая из черного кармана, запачканного воском, записки с именами усопших, участвующих этой ночью в лотерее душ, и читал эти имена, среди которых были и наши. Последнему из всех доставались молитвы и заупокойные службы. Бог попускал награду той душе, которой она всех нужнее.

Колокол бил в темноте, словно молот, вторя пению хора: