Юный Владетель сокровищ. Легенды

– А сам ты какая сила? – птица опять спросила. Петр не ответил, может – не заметил, а муж прогремел как гром:

– Он апостол, зовут Петром! Птицы к двери идут, вопрошая:

– А Бог-то тут? – Тут, как и везде – на земле, на воде… .. – Нет, на небе он есть? Может, окажет честь?

– Есть, как не быть! Идите. Ангелы, проводите.

Ангелы мигом явились, птицы приободрились, очень уж хороши, услада для души! Сто крыльев, сто ножек, сто ручек, и все из розовых тучек. Какой же тогда сам Бог, дон Птиц представить не мог и решился вопрос задать:

– Можно его увидать?

– Собственно, он невидим. Но вы не бойтесь, не беспокойтесь, мы вас в раю не обидим. Взгляните-ка на меня: нет дыма без огня. Мы с Богом – словно огонь, лучше ты нас не тронь, но мы вас, птиц, очень любим, обласкаем и приголубим.

Птицы стали бодрей.

– Летим же тогда скорей! Прилетели и попросили:

– Боже, при всей твоей силе, что тебе стоит помочь? Нам больше невмочь вечно траур носить, черными быть, черными крыльями бить, душу томить. Мы тоже хотим светиться, как белые птицы.

– Когда я вас создавал, я, поверьте, все это знал. Что же вам надо? Но если такая отрада, такая большая награда белые перья носить, так тому и быть! Я – Господь, я – и слуга. Зачем наживать врага? Только вам ни к чему белый цвет, вы с ним натерпитесь бед.

Вот птицы белыми стали, запорхали, защебетали и у Бога-отца попросили еще птенца.

Птенец получился белый, красивый, сметливый, смелый, отец его не стыдился, напротив, очень гордился.

Верь ты или не верь, а в небесную дверь ангел с Петром глядели, очень узнать хотели, как там птицы летают, как поживают. И видят: птичья стая, белизною своей блистая, словно ангелы порхает, песенки распевает. Но что это? Взрослые птицы стали с неба валиться. Друг друга не замечали, в небе не различали, толкали, убивали и сами потом страдали. Бедные вдовы рыдали:

– Зачем мы белыми стали! Давайте попросим Бога совсем-совсем немного – снова черными стать, чтобы нас всякий увидел, не толкнул, не обидел!

Бог согласился опять, но при этом заметил:

– Я вам сразу ответил, белизна вам ни к чему. Сидели б в своем дому! Иначе – ждите беды. А за то, что вы так горды, своенравны, важны, спесивы, к тому ж не очень красивы, и за мой напрасный труд вас стервятниками назовут.

Птицы вскричали:

– О, горе!

А тут и апостол вторит:

– Да, вся ваша порода, птицы вашего рода будут мерзко вонять, люди же – вас презирать, будут они вас бояться, вами гнушаться.

А Бог:

– Чтоб вы не забыли о воле моей и силе – птенцы у вас будут белые, они ведь, пока несмелые, не станут в небе летать, друг друга толкать, обижать, а то и убивать.

Говорильная машинка

Донья Фелисианита – добра, умна, не сердита, большая резвушка, вострушка, одним словом -лягушка, лежала как на диване или же в теплой ванне в пруду, на листе кувшинки, мечтая о машинке, что чудеса творит, точнее – говорит.

– Ах, лягушка-шутница, шалунья и чаровница! – шептали ей, напевая, вода, ветерок, кувшинки; но донья Фелисианита, нимало им не внимая, глазок не открывая, мечтала о машинке.

Потом, покинув кувшинку, взяла большую корзинку и по лужку, по травке отправилась в лавки.

Надо сказать, лягушка, шалунья и хохотушка, приходилась родною дочкой не улитке, не утке, не квочке, а другой лягушке – старой, но ничуть не усталой, напротив – веселой, счастливой и отнюдь не ленивой.

Итак, красавица наша, всех земноводных краше, чтобы машинку купить, стала по лавкам ходить, размахивая корзинкой.

– Есть ли у вас машинка говорильная, для говоренья?

– Есть для варки варенья, для шитья, для мытья, для бритья, для писанья и для вязанья. А говорильной нет, – слышит она в ответ. Представьте ее терзанья!

Ходила она, бродила, машинки не находила, но вот наконец на рынке увидела машинку, скорее к ней поскакала, торговаться не стала, купила, заплатила, пересчитала сдачу. Ну, что за удача!

А матушка Фелисиана проснулась довольно рано, умылась, прихорошилась, к отцу своему явилась, дону Фелисиану, всегда встававшему рано. Они красавицу ждали и страшно чихали.

– Насморк,что ли, честное слово!

– И я совсем нездорова! – восклицали они, чихая, малютку свою поджидая.

– Наверное, она – на рынке. Я видел, взяла корзинку… Что же она там ищет?

– Не питье, не одежду, не пищу, а машинку, чтоб говорила.

– С нами Господня сила! Как же ты разрешила? И что это за машинка, пишущая, что ли?

– Пускай погуляет на воле. Придет, сама и расскажет, машинку покажет.

Донья Фелисиана – бледна, зелена, не румяна – думает, размышляет, теплый воздух глотает, все ж не рыба, лягушка, рот от ушка до ушка. Лягушка размышляет, а дедушка все гадает (и при этом чихает):

– Может, машинка читает? Ты посуди, на рынке как не быть читальной машинке?

– Помню, сама покупала. Машинка читать помогала, да, помогала читать, буковки разбирать, на воде пузырьки. Называется – очки.

Тут лягушка вернулась, весело улыбнулась, поставила корзинку на лист кувшинки.

– Ну, что у тебя такое? Что там стонет, иль воет, или просто скрипит, но уж не говорит?