Юный Владетель сокровищ. Легенды

Гуакамайо. Нет, я скажу тебе о свете.

Чинчибирин. Помни, эта стрела – для тебя.

Гуакамайо. День – тропа солнца, но Владыка Неба и Земли движется не так, как мы видим. Аку-квак! Нарисуй стрелой на песке, как движется солнце.

Чинчибирин. Ты пьян!

Гуакамайо. Да, я пьян, ноя могу начертать путь солнца. Не бери в руку стрелы, тут довольно и лука.

Чинчибирин. Ты хочешь меня обезоружить…

Гуакамайо. Держи его сам, только подними повыше, и ты увидишь, как движется солнце.

Чинчибирин. По дуге. Выходит отсюда, поднимается к глазу белого колибри, спускается вот так и прячется тут.

Гуакамайо. Так мы видим, аку-квак. но движется оно иначе.

Оно выходит отсюда, поднимается в полдень туда, где сверкает глаз колибри, маисовый зуб, – к середине неба, а после спускается по прежней дороге и прячется там, откуда вышло. Оно проходит полови ну дуги – и не больше.

Чинчибирин. Пьяное безумство хуже зубной боли. Кто, как не пьяный, скажет такие слова? Ты сам твердишь без конца, что солнце идет от утра к ночи, от ночи к утру, и к полудню к ночи, и к утру… Ты твердишь, что все зыбко в недвижных бликах мира и мы кажемся себе живыми только потому, что меняется свет, когда Кукулькан идет по небу. Это знают ласточки, горлицы, кузнечики, петухи…

Гуакамайо. Когда мы думаем, что мы – это мы, мы просто вспоминаем. Ты помнишь мои слова и. не желая слушать, защищаешь их из самолюбия, словно они – - часть твоих сокровищ.

Чинчибирин. Что ж мне, забыть их, когда ты внушаешь, что солнце проходит половину трехцветного пути? Нет, аку-квак!

Гуакамайо. Я объяснил бы тебе все, если бы ты схватил свою память и свернул ей шею, как цыпленку.

Чинчибирин. Индюкам сворачивают шею, пока они пьяны. Есть тут один пестрый индюк…

Гуакамайо. Жизнь – слишком серьезный обман…Тебе того не понять, чересчур молод, аку-квак…

Чинчибирин. А эта стрела – слишком острая.

Ралабаль(его не видно). Кто знает ветер, как я, Ралабаль, я-а-а-а?.. Я расчесываю струи водопадов, изогнувшихся стеклянными стволами, корни – в небе, ветви – снизу, и стеклянную пену листьев, и радугу цветов. Я, Ралабаль, поставил стражу у острия твоей стрелы, чтобы она не попала в изумрудное сердце Гуакамайо.

Чинчибирин. Да, поговорка не лжет! Люди говорят, что пьяных берегут боги, чтоб они не свалились в канаву, и не заспали своих детей, и не отвечали за то, что натворят, когда и говорить не могут, только плюются.

Ралабаль(его не видно). Я, Ралабаль, я-а-а… Я посылаю ветер, я опьяняю зельем, зеленым зельем зимнего сердца, больного гнилого ствола, где кишат муравьи, пауки, ящерицы, черви, гусеницы жесткой тьмы и гусеницы тьмы мягкой… Но раньше, чем небо покроют блохи блаженного мрака, я должен вернуться на свой сторожевой пост. И еше – я скажу, что идут пастухи со стадом, я. Ралабаль, я-а-а-а-а!..

Чинчибирин. Подожди, Ралабаль, знаток ветра! Взберемся на дерево, продолжим беседу, и рассуди нас с Гуакамайо. Ты слышал наш спор.

Гуакамайо. Никуда я не полезу, я пьяный, и зубы у меня болят.

Ралабаль(его не видно). Без лишних слов влезем ни деревья, то пастухи испугаются такой большой пестрой птицы и воина об одной стреле.

Чинчибирин. Лезем! Листья опадают от дыханья Ралабаля. Мы не слышим друг друга, только ветер гудит. (Подталкивает Гуакамайо.) Иди,я помогу! Лезь первым… Осторожно… Сломаешь кость, придется вставлять початок.

Гуакамайо хнычет и всхлипывает, пытаясь влезть на дерево.

Гуакамайо. Хнык!

Чинчибирин. Вверх!

Гуакамайо. Хнык!

Чинчибирин. Вверх!

Гуакамайо. Хнык!

Хуваравиш(его не видно). Быть не может! Быть не может! Так говорит пастухам сердце, одолевая туман, густой, тяжелый и мокрый, мокрей дождя.

Ралабаль(его не видно). Молчи, Хуваравиш, повелитель бессонных песен!

Это не пастушье сердце. Это топорщится ворс их грубых рубах, промокших, как губка, от тумана, подобного млечному соку трав.

Чинчибирин. Вверх!

Гуакамайо. Хнык!

Хуваравиш(его не видно). Что знаешь ты, Ралабаль? Ты шатаешься, как пьяный. Ты врываешься, куда хочешь, льешь воду, калечишь деревья, сносишь дома…

Ралабаль(егоне видно). Я, Ралабаль, я-а-а… ветер… свободный… дикий. Не будем препираться, хоть и хочется нам укусить друг друга! Верни пастухов – тут сводят счеты Чинчибирин и Зеркальная Слюнка.

Чинчибирин. Вверх!

Гуакамайо. Хнык!

Они так и не лезут на деревья.

Хуваравиш(за сценой). Я, Хуваравиш, повелитель бессонных песен, верну пастухов в надвинутых на уши сомбреро, в деревянных сомбреро-ведрах, пропахших молоком и козьей шерстью. Я верну пастухов, обутых глиной, чьи пальцы, словно ложки, черпают землю, а старые штаны пестры, как здешний край! У этого – туча на заду, у того – мотылек на ноге, у третьего – на спине цветок. Бабка Заплатница разрисовала их одежду…