Юрий Богатырев. Чужой среди своих

…Когда после долгого отсутствия я вернулась из Америки, совершенно случайно попала на рок-концерт. И среди столпотворения, к моему удивлению, я встретила Юру Богатырева, для которого посещение подобного мероприятия тоже было нетипично. Тем страннее была эта встреча. Лет десять мы не виделись, и я была просто счастлива, увидев родное лицо. Слушать этот концерт было очень тяжело, ушные перепонки страдали, я в шутку ему кричала сквозь грохот: «Юр, ты еще жив?!» Это было за полтора месяца до его смерти. После концерта, чтобы поправить здоровье, собрались было отправиться в ресторан. Но Юра отказался, сказав, что он недавно лежал в больнице и ему строжайше запретили пить…

Мне очень нравятся его роли в фильмах «Свой среди чужих…» и «Родня». Среди всех наших артистов он выделялся своей статью, какой-то скандинавской красотой, чувственностью лица, талантом, умом. Для меня он всегда останется первым человеком, одарившим меня вниманием, первым художником, нарисовавшим мой портрет, и первым, кого я встретила после долгой разлуки с близкими друзьями…

* * *

На стенах квартиры народного артиста России Владимира Стахановского тоже висят несколько работ кисти Богатырева. В основном это графические рисунки на «цирковые» сюжеты. В том числе и одна акварель, на которой хозяин квартиры, цирковой артист, запечатлен испанским тореро в фиолетовом плаще, танцующим на проволоке.

– Как-то, устав от своих мыслей при подготовке нового номера, я попросил его сделать эскиз, – вспоминает Владимир Стахановский. – «Как ты меня видишь?» – спросил я Юру. Он ответил: «Я вижу что-то испанское, что-то от тореро…» Я попросил: «Ты нарисуй – я подумаю…»

Он быстро сделал рисунок в таком стиле. Но тогда я так и не придумал номер в этом «испанском» ключе. Сейчас, может быть, воплощу эту мечту в учениках…

Вообще, он всегда хотел почувствовать мою работу на проволоке не как зритель, а изнутри профессии. Он хотел понять, как артист может не просто идти по струне, а создавать образ. Он всегда хотел глубоко вникнуть в то, что же это такое – цирк.

Как-то он сказал: «Да, это великое искусство, я понимаю всех художников, которые любили цирк…»

Чтобы все это лучше понять, он в цирке рисовал. Причем начинал всегда с натуры. У него была такая специфическая техника – все прорисовывал вначале филигранно карандашом. Затем карандаш почти стирал. И дома уже заканчивал работу.

* * *

Владимиру Стахановскому, как и остальным друзьям и коллегам, Юрий будет писать на каждый Новый год «астрологические» портреты в виде кроликов, драконов, котов… Каждый раз штук по тридцать. Будет сопровождать их подписями – трогательными и глубоко личными.

Будет писать пейзажи (однажды напишет летний пейзаж со своими босыми ногами «в кадре» – так сидел на даче у приятеля), натюрморты, иллюстрировать классические произведения русской литературы. Например, «Пиковую даму» – его интересовала графиня и в старости, и в молодости. Сделает смешные шаржи на пьяного Федю Протасова – Александра Калягина. На роковую Эльмиру Анастасии Вертинской и иезуита Тартюфа Станислава Любшина в «Тартюфе».

Критики считали его художником театральным. И не только потому, что большинство работ его – портреты товарищей, партнеров, сцены из спектаклей. В них фантазийно запечатлен мир театральной жизни, яркой, праздничной, красочной, чуть-чуть карнавальной, маскарадной. Просто все эти работы созданы настроением сцены и съемочной площадки, пропитаны воздухом костюмерных и артистических. В них и пестрота декораций, бутафории, реквизита и грима, и веселое актерское шутовство, как бы мимолетом, мимоходом, в паузе между съемками, в антракте, посреди репетиции.

* * *

– Когда Юрий Богатырев пришел ко мне на пробы Филиппка, снял свою штопаную дубленку и стал довольно горячо о чем-то говорить, жестикулируя, когда в первый раз его огромные руки взвились передо мной в воздух, в моем воображении возник – как я теперь понимаю – определенный тип живописца, и я отчетливо представил его мастерскую, ощутил запах красок, – вспоминал режиссер Илья Авербах. – И мне сразу же в нем почувствовалась какая-то тонкость, даже изнеженность, невзирая на его крупные черты. Что потом, когда я посмотрел его картины (a он, как выяснилось, хороший художник), оказалось совершенно точным. Богатырев не выносит мощной, грубой живописи, а любит мирискусничество, Борисова-Мусатова, Бердслея, любит Ватто, которого, на мой взгляд, любить нельзя, им можно любоваться, но как всерьез приходить от него в восторг – не понимаю. А Богатырев и сам рисует весьма изысканно: сидит дама в ниспадающих одеждах, и сама она и фон прочерчены и заштрихованы перышком, тоненько-тоненько. Все это мне в нем почудилось изначально, породило ту историю, которая и повела к Филиппку. Почему он мог стать героем нашего фильма? Потому что в нем есть крайне любопытные несоответствия, парадоксальность, и за ним с первого взгляда вставал его «образ», который был в чем-то родствен Филиппку.

* * *