Юрий Чурбанов: «Я расскажу все как было…»

Когда мы остались вдвоем с Каракозовым, он заорал: «Что вы мне тут «тюльку» подбрасываете!» Вот эта «тюлька» была его любимым выражением. «А вы, — говорю, — зачем мне эти «тюльки» подкидываете?»

Очная ставка сорвалась, и я решил, что меня в этот день никто не вызовет, но через час начался новый допрос. Бывали такие дни, когда мне устраивали по две-три очные ставки подряд. Брали, как говорится, на измор, не считаясь ни с существующим уголовнопроцессуальным кодексом, ни с моей человеческой усталостью: вызывать — и давить, давить! И если по существующим нормам все допросы полагается заканчивать в 22 или 23 часа, то мои очные ставки заходили далеко за полночь. И рано утром, как говорится, «с первыми петухами», чтобы я не успел прийти в себя и выспаться, снова устраивали допрос.

Когда мне казалось, что у Гдляна хорошее настроение, я пытался пойти с ним на откровенный человеческий разговор. Нет, он не хотел меня слушать. С Ивановым у меня как-то раз получилось «поговорить по душам», длился этот разговор четыре часа после вечернего допроса. Иванов сидел, потупив взор. Возразить ему было нечего. Я призывал Иванова: «Одумайтесь, что вы делаете, вы еще молоды, вам же никто этого не простит». Рядом с ним сидел новый «приватный» следователь, приехавший из Вологды, производивший впечатление нормального, еще неиспорченного человека, — так вот он, незаметно для Иванова, согласно кивал головой в ответ на мои реплики и доводы. Иванов сидел красный как рак. И вот когда уже надо было чем-то заканчивать, он говорит: «Хорошо, мы все это оформим протоколом допроса. Вы согласны?» Разумеется, я был согласен. Тогда — все, дело бы лопнуло, больше говорить было бы не о чем.

Разумеется, никакого протокола допроса не было. То ли Иванов сообразил, то ли Гдлян подсказал… не знаю. Через несколько дней я спросил у Иванова: «Николай Вениаминович, где же этот протокол, ведь он важен для нас обоих?» Иванов ответил, что протокола нет и никогда не будет. Вот так…

Не знаю, есть ли у Гдляна дети, а у Иванова — есть. Иванов не упускал возможность сказать мне, что, когда он уставший приезжает домой, и не хочет ни с кем разговаривать, его маленькая дочка ласкается к нему — и усталость тут же как рукой сняло. Иванов говорил, что его ребенок считает: при усах и бороде папе очень идет прокурорский мундир.

Когда-нибудь эта девочка узнает, как ее папа в этом же самом мундире мучил заключенных…

Я возвращался в камеру, а там меня поджидал мой собственный стукач Киселев, 70-летний старик-мерзавец, бывший генерал-лейтенант, работавший в Комитете по внешним экономическим связям… Там и генералы тоже работают, такая организация. Он следил за каждым моим шагом. В общем, и здесь меня ни на минуту не оставляли в покое.

Кроме Кунаева, всех этих следователей волновал еще и Щербицкий. Тогда он работал Первым секретарем ЦК КП Украины и являлся членом Политбюро. Но даже это следователей не остановило, у этих людей не было ничего святого. Они требовали от меня назвать сумму, которую я якобы передал Щербицкому. А я в кабинете Щербицкого был всего-то раз или два, да и то в присутствии других товарищей.

Имя Лигачева в то время не возникало, Горбачева — тем более; Гдлян и Иванов доберутся до них позже. А о Кунаеве действительно у нас был разговор, но после того как бегельмановские 240 тысяч рухнули, Кунаев сразу перестал их интересовать.

Правда, чуть позже у меня была очная ставка с некой то ли узбечкой, то ли казашкой; мне сказали, что ее фамилия — Байтанова, которая очень бойко рассказывала, как она прилетела в Москву, чтобы передать мне от Кунаева в «кейсе» свыше двухсот тысяч рублей. Она говорила, что прямо с трапа самолета увидела меня, стоявшего у большой черной машины с букетом роз в руках. Она утверждала, что это происходило в 1979 году; между тем в это время «Чайки» у меня не было — короче, Байтанова врала так бойко, что тут даже Каракозов не выдержал, сдали у него нервы; а Миртов вообще просто вышел из комнаты, когда я заявил, что все это — гнусная и нелепая провокация. Эта очная ставка шла под видеозапись, но куда потом делась эта кассета вместе с самой Байтановой — я не представляю. Еще один эпизод «рассыпался».

Умнее всех нас повел себя Хайдар Халикович Яхъяев, бывший министр внутренних дел Узбекистана. Он просто обманул всех следователей, провел их как мальчишек. И сам рассказал об этом в Верховном суде СССР. Яхъяев сначала сделал все, что от него требовали следователи, то есть «топил людей» как только мог, все признавал; а потом дождался суда, отрекся от своих показаний и сам рассказал суду о преступных методах ведения следствия группой Гдляна и Иванова. Он говорил, что следователи торговались с ним, в том числе и за показания против меня. Они сразу сказали Яхъяеву, что чем глубже он «посадит» меня, тем для него будет лучше — дело Чурбанова, говорил ему Гдлян, кончено, теперь нужно спасать самого себя.