Юрий Долгорукий

Княживший в Белгороде сын Юрия Борис проявил удивительную беспечность. В то время когда Владимир Мстиславич подступил к городу, он пьянствовал «на сеньнице» со своей дружиной и «с попы белогородьскыми». Если бы не некий мытник (сборщик дани), вовремя заметивший неприятеля и успевший «переметать» (поднять) мост через крепостной ров, Мстиславич беспрепятственно вступил бы в город и захватил Бориса в плен. Так Борису удалось спастись, однако защитить город он не сумел. Воины Владимира, подступив к городским воротам, вострубили в трубы; Борис в страхе бежал, а белгородцы поспешили «помостить» (опустить) мост и открыть ворота: «потекоша противу к мостьку, кланяющеся и рекуще: “Княже, поеди…”».

Успех был полным. Оказалось, что Борис совершенно не ожидал нападения, а значит, и Юрий не имел точных сведений о наступлении Изяслава на Киев, Ни белгородцы, ни жители других городов к западу от Киева не удосужились известить его о наступлении Изяслава. Юрий оказался в информационной блокаде. (В. Н. Татищев объяснял неведение Юрия тем, что «черные клобуки везде по дорогам крепкие стражи имели, чтоб кто от Владимирка и детей Юриевых с ведомостью не проехал, которых, перенимая, побивали, а иных держали под стражею».) Владимир Мстиславич немедленно известил обо всем старшего брата: «Аз ти в Белъгород въехал, а Борис выбегл, а вести у Бориса не было, ни у Пор-гя нету вести, а поеди вборзе».

Изяслав поспешил к Белгороду. Еще до рассвета он вступил в город, а на следующий день, «исполчив» полки, вместе с венграми двинулся к Киеву. Брата Владимира Изяслав оставил в Белгороде на случай появления здесь Владимирка Галицкого.

Так Изяславу удалось не допустить соединения сил Юрия и Владимирка. О случившемся киевскому князю стало известно только от сына Бориса. Когда тот прибежал к Киеву, Юрий отдыхал в своей загородной резиденции на Красном дворе — по всей вероятности, на старом княжеском дворе своего деда Всеволода Ярославича, близ Выдубицкого монастыря^{235}. Очевидно, все свои надежды Юрий возлагал исключительно на галицкого союзника, даже не допуская мысли о том, что тот пропустит Изяслава к Киеву. Защищать город Юрий не решился — «убоявся киян, зане имеють перевет ко Изяславу и брату его (Вячеславу. — А.К.)», как свидетельствует суздальский летописец^{236}. Как и год назад, князь предпочел бежать. Причем бежать немедленно, лишь с немногими людьми, даже не заезжая в Киев и бросив находящуюся там дружину: «не може собе ничим же помочи, въсед в насад, бежа на ону сторону, и въеха в Городок». Позднейший московский книжник, автор Никоновской летописи, вкладывает в уста Юрию такие исполненные горечи слова: «Увы мне! Где ся имам дети (то есть куда могу деться. — А.К.) от Изяслава Мстиславича? Камо аз бежу? Не имам избыти его; воистину враг ми есть и детем моим!» Так, «ужасеся зело» и «услыша, яко близ есть и со многою силою без числа грядеть на него, разуме же и киян своих, яко наипаче любять его (Изяслава. — А.К.)», «встав, побежа ис Киева»^{237}.

(Между прочим, летописное сообщение вызывает некоторое недоумение. Дело происходило в начале весны 1151 года, по-видимому, в последних числах марта, когда Днепр обычно находится подо льдом. Юрий же воспользовался «насадом», то есть речным судном, ладьей. По всей видимости, зима в тот год, несмотря на ранние заморозки, оказалась необычно теплой, и Днепр не замерзал вовсе.)

Так для Юрия Долгорукого все повторилось, будто в кошмарном сне. Он снова покидал Киев бегством, снова вынужден был укрываться в Городце Остерском и начинать отсюда борьбу за Киев. Его второе киевское княжение оказалось еще короче, чем первое, и продолжалось менее полугода.

Киевляне и прежде не любили его. Теперь же неприязнь превратилась в настоящую ненависть. Очевидно, добровольно впуская Юрия в город в начале сентября 1150 года, киевляне ожидали от него каких-то ответных шагов — может быть, финансовых льгот или других поблажек; может быть, заключения особого «ряда», оговаривающего права и положение князя в городе. Но Юрий не оправдал ожиданий. Нам, повторюсь, ничего не известно о внутренней политике Юрия за время его второго киевского княжения. Но кажется очевидным, что в качестве киевского князя он действовал так, как привык действовать в Суздальской земле, — не слишком считаясь с интересами местной знати, не принимая во внимание сложившиеся структуры городского самоуправления, которые в подвластных ему городах Северо-Восточной Руси не получили такого развития, как на юге.