Юрий Долгорукий

Результаты похода летописи оценивают по-разному. Новгородский летописец пишет о большой победе союзной рати: «И мъного воеваша людье Гюргево, и по Волзе възяша 6 городък, оли до Ярославля попустиша, а голов възяшя 7000, и воротишася роспутия деля»^{190}. Автор же Лаврентьевской летописи изображает ход событий иначе: по его словам, Изяслав с новгородцами, «дошед Волгы, и повоевав ю, и не успе ничтоже Гюргеви»^{191}. Но это, по-видимому, не вполне верно отражает истинные масштабы разорения северо-западных областей Суздальской земли. Показательно, что в Лаврентьевской летописи ничего не говорится о судьбе Ярославля и конечным пунктом похода вражеской рати назван Углич («и дошед Углеча поля, поворотися Новугороду»). О действиях самого Юрия во время этой войны летописи умалчивают. Очевидно, он вместе со своими полками защищал главные города княжества — Суздаль и Ростов, ожидая возможного нападения как с Волги, где действовали основные силы Мстиславичей, так и со стороны Вятичской земли, где находились в готовности войска черниговских князей. Если бы Юрий потерпел поражение, те конечно же вторглись бы в пределы его земли, чтобы добить его и поживиться за его счет. Но суздальский князь сумел сохранить свое войско. И это можно расценивать как его несомненный успех. Изяслав Мстиславич не достиг ни одной из поставленных им целей. Толпы пленников, обозы с награбленным добром создавали лишь видимость победы. Ни экономический, ни военный потенциал Суздальской земли по-настоящему не был подорван — «вся жизнь», то есть главные житницы, суздальских князей находились отнюдь не на Волге, но в центральных районах княжества. Юрий не признал себя побежденным, не смирился с Изяславом, не умерил своих амбиций. Даже «новгородская дань», захваченная им двумя годами ранее, осталась в его руках. И черниговские князья, бывшие союзники Юрия, не могли не понимать это. Они готовы были примкнуть к победителю. Изяслав не победил — и следовательно, его союз с черниговскими князьями вновь оказался под угрозой.

«ВСЕХ НАС СТАРЕЙ ОТЕЦ ТВОЙ»: ПЕРВОЕ КИЕВСКОЕ КНЯЖЕНИЕ

История военного противостояния Изяслава Мстиславича и Юрия Долгорукого напоминает сильно раскачивающиеся качели. Успех одной стороны неизбежно сменялся успехом другой, и чем выше возносился победитель, тем более крутым оказывалось его последующее падение. Причем амплитуда и частота колебаний постоянно росли.

Непосредственным поводом для начала новой войны между дядей и племянником стало событие, можно сказать, частного порядка — ссора князя Изяслава Мстиславича с нашедшим у него пристанище сыном Юрия Долгорукого Ростиславом. По возвращении из суздальского похода Изяслав получил сведения о том, что Ростислав Юрьевич в его отсутствие злоумышлял против него: подговаривал киевлян и берендеев и готовился, если бы «Бог отцу его помог», захватить в Киеве весь «дом» князя Изяслава — его брата Владимира, жену и сына. «А пусти и к отцю, — убеждали Изяслава доброхоты, — то твои ворог. Держиши [его] на свою голову».

Трудно сказать, был ли это наговор, или Ростислав действительно готовил в Киеве переворот в пользу отца. Суздальский летописец вполне определенно обвинял неких киевских мужей, которым «дьявол… вложи… в сердце» слова клеветы в адрес князя. Однако сам Ростислав позднее, уже прибыв в Суздаль, сообщал отцу, что «вся Русская земля» и «черные клобуки» готовы принять его в качестве князя, — очень похоже, что осведомленность его в этом вопросе была не случайной: Ростислав по крайней мере прощупывал почву относительно возможного перехода киевлян и обитателей Поросья на сторону Юрия Долгорукого, а может быть, и в самом деле пытался поспособствовать этому переходу[50].

Во всяком случае, Изяслав поверил обвинениям против своего двоюродного брата. В то время он пребывал на острове на Днепре, напротив киевского Выдубицкого Михайловского монастыря. Изяслав призвал Юрьевича к себе и стал выговаривать ему за неблагодарность: «Ты еси ко мне от отца пришел, оже отець тя приобидил… яз же тя приях в правду, яко достойного брата своего, и волость ти есмь дал… Ты же еси, брате, удумал был тако: оже на мя Бог отцю твоему помогл, и тобе было, въехавши в Киев, брата моего яти, и сына моего, и жена моя, и дом мои взяти». Ростислав пытался оправдаться, отрицал все («ако ни в уме своем, ни на сердце ми того не было»), требовал разбирательства и «очной ставки» с клеветниками: «Пакы ли на мя кто молвить, князь ли который, а се я к нему; мужь ли который, в хрестьяных или в поганых, а ты мене старей, а ты мя с ним и суди». Но все было тщетно. Изяслав от разбирательства отказался, побоявшись, что Ростислав хочет его попросту «заворожити», то есть рассорить, как с «хрестьяными» (русскими), так и с «погаными» («черными клобуками»). «А ныне я того тобе не творю, — вынес он окончательное решение, — но пойди к своему отцю».