Юрий Гагарин

То же самое, по существу, произошло и с самой Флит-стрит: она впала в ту же истерию, что и покупатели газет. Нет, разумеется, английская пресса очень пристально наблюдала за космонавтом и изо всех сил пыталась обнаружить в его поведении какой-либо аспект, не соответствующий официальному досье. Да, они подметили, что Гагарин очень маленького роста, что он чересчур коротко стрижен (зачем-то прямо перед поездкой ему почти выбрили виски), что он, загадочным образом, все время аплодирует самому себе; однако ничего более криминального, чем жалобы на боль в руке после тысяч рукопожатий, выискать не удалось. Еще менее впечатляющими оказались попытки проникнуть вглубь психологии, в «душу» космонавта — скрывающуюся за фасадом официальной риторики. В лучшем случае все ссылаются на таинственный блеск бездонных синих глаз — и «космическую» улыбку; вывод, который можно сделать из этих пристальных наблюдений, сложно назвать оригинальным: он человек не земной, а небесный. И правда: такое ощущение, что они воспринимают его как пришельца — гуманоида, но не вполне человека.

О том, что творилось во время этих встреч в голове у самого Юрия Алексеевича, остается только догадываться. Постороннему может показаться, что «работа», которую он выполнял на «второй орбите», по своей незатейливости очень напоминала его «деятельность» на первой. Что от него требовалось — так это кататься в открытом автомобиле при любой погоде, приветственно махать рукой, улыбаться в камеру, проявлять аппетит (ведь кормили не просто от души — кормили с выдумкой: салатом «Восток», супом «Ракетным», жарким «Орбита», тортом «Гагарин» и мороженым «Юрий»; это реальное меню в Сан-Паулу; и можно не сомневаться, что бразильцы не были оригинальными), иногда переодеваться в национальную одежду (в Либерии туземцы напялили на него полосатый халат, водрузили на голову головной убор из перьев, а в руки сунули копье, которое велели держать покрепче), механически, но с чувством воспроизводить один и тот же рассказ о своем полете, минимально поддерживать светскую беседу — ну и целоваться с девушками, у которых он вызывал неконтролируемый прилив чувств.

На самом деле от него требовалось нечто гораздо, гораздо большее: быть иконой.

Надо понять, что он не был готов для этой работы. Одно дело быть предметом внутреннего, автохтонного культа; особенности этой ситуации он мог обсудить с Буденным, Ворошиловым, Маресьевым; и совсем другое — подвергнуться конвертации; стать воплощением карго-культа для настороженной и склонной к скептицизму западной общественности.

Возможно, его готовили быть героем; возможно, он даже проходил инструктаж по улучшению своих манер у некоего московского профессора Хиггинса — но никто не объяснял ему, как быть поп-звездой, голливудским селебрити; да и кто, спрашивается, в Советском Союзе мог объяснить ему это? Генерал Каманин, что ли? Одно дело махать рукой с мавзолея, стоя рядом со Сталиным или Хрущевым, — и совсем другое вести беседы с английской королевой и Брижит Бардо. Кого они могли нанять консультантом, который объяснил бы Гагарину, как отвечать, когда тебе говорят, что месяц назад здесь был американский президент и посмотреть на него пришло вдесятеро меньше людей, чем на тебя? Когда девушка показывает на тебя пальцем и визжит от восторга: «Ой, у него же на щеке порез от бритвы!» Кого? Элвиса Пресли? Марлона Брандо?

Вся эта жизнь рок-звезды тоже была невесомостью — средой, такой же неприспособленной для советского гражданина, как космос; и разумеется, Гагарину приходилось кувыркаться в ней и застывать иногда в очень нелепых позах. Что его выручало, так это высокая — выше, чем у среднестатистического человека — стрессоустойчивость, позволявшая ему не слишком явно шарахаться от магниевых вспышек. Стрессоустойчивость — и способность к адаптации к сложным условиям. Он мог компенсировать незнание языков постоянной улыбкой, отсутствие светских навыков — осторожной галантностью; неловкость от попадания в незнакомую ситуацию обычно сглаживалась незатейливым политическим юмором («Берясь за гладко выструганные небольшие деревянные палочки для еды, которые заменяют японцам и ложку, и ножик, и вилку, Юрий Алексеевич пошутил: „Самое лучшее оружие в мире!“» (13)).

В чем он не был силен — так это в ответах на вопросы. Его пресс-конференции — о которых мы еще расскажем отдельно — производят удручающее, а иногда и комичное впечатление. Он худо-бедно мог сделать доклад на заданную тему (как правило: мой полет и его значение для партии и правительства) или произнести пятиминутную приветственную речь, уснащенную нечеловеческим количеством идеологических и псевдофутурологических клише («недалеко тот час, когда в космос и на другие планеты Вселенной полетят обитаемые корабли и лаборатории, и в одних экипажах с русскими будут также…» — далее текст в зависимости от того, в какой столице он в данный момент находился). Но на пресс-конференциях приходилось отвечать экспромтом на конкретные, часто нарочно неудобные вопросы — и вот с этим Гагарин не справлялся катастрофически.