Юрий Гагарин

Гагарина в 1960-е можно представить послушной шестеренкой режима, воплощением конформизма. Это понятная, имеющая под собой основания точка зрения. Конечно, хорошо бы, чтобы он, как Че Гевара, плюнул в какой-то момент на все свои представительские функции, плеснул Брежневу в лицо порцию пинаколады и уехал воевать куда-нибудь во Вьетнам с американцами — как Че Гевара в Боливию. Конечно, здорово было бы, если бы вместо того, чтобы по бумажке зачитывать идиотские отчеты о высоких обязательствах и хороших урожаях, он орал комсомольцам: «Вы все жалкое стадо рабов!», переругивался с публикой — так, как это делал ровно в те же годы какой-нибудь Джим Моррисон. Конечно, было бы интереснее, если бы вместо того, чтобы сочинять приторные послания вроде: «Люди, будем хранить и приумножать эту красоту, а не разрушать ее!» — он бился на сцене в истерике, задавая всем этим хлопкоробам и офицерам Генштаба неудобные вопросы — что они сделали с Землей? что они сделали с нашей прекрасной сестрой?

Однако правда ли, что мы хотели бы, чтобы вместо своего Гагарина у нас был — мы утрируем — свой Джим Моррисон или свой Че Гевара? Смог бы стать Гагарин моральным оправданием советского проекта и способности русского народа приближаться к Божьему замыслу («Мы — народ, мы смогли сделать Гагарина» (26)), если бы взбунтовался и цапнул вскормившую его руку? Правда ли, что мы бы хотели, чтобы наша национальная икона перестала улыбаться и превратилась в бескомпромиссного герильеро[56] или обличителя коммунистического режима с заплеванным подбородком? Пожалуй, нет, спасибо. Да, жалко, что у нас не было своего Джима Моррисона, однако «наш Юрочка» устраивает нас таким, каким он был. Америка дала миру Джима Моррисона, Аргентина — Че Гевару, Россия — Юрия Гагарина; все разные; и наш уж как-нибудь будет не хуже прочих.

Помимо разовых выступлений на слетах, конференциях, открытых собраниях, юбилейных торжествах, деловых встречах с аппаратом генералов и офицеров ГлавПУРа, Министерства иностранных дел, в посольствах, с военным атташатом (продолжать?) на Гагарине висела и постоянная общественная работа. Он был депутатом Верховного Совета СССР (шестого и седьмого созывов, что бы это ни значило). Каким бы опереточным учреждением ни был советский парламент, Гагарину приходилось — как будто у него было недостаточно других дел — выполнять обязанности чиновника-функционера. В Звездном городке, в специальном здании, где космонавты-депутаты встречаются с «трудящимися», у Гагарина была комната с табличкой на двери «Гагарин Ю. А. Второй и четвертый понедельник с 17–30 до 18–30». Разумеется, далеко не всякий трудящийся мог проникнуть в Звездный городок и припасть к ногам Гагарина — но штука в том, что в качестве человека, помогающего другим, Гагарин работал вовсе не только в приемные дни.

Об этом можно было бы не упоминать, однако, по сути, благотворительность — называя вещи своими именами — была его постоянным занятием, причем занимался он этим больше, чем космосом, политикой, женщинами и раздачей автографов. Повторимся: СССР 1960-х годов был страной, не слишком приспособленной для комфортного существования, там не хватало очень многих вещей, и этот дефицит был очень болезненным для граждан. Гагарин же уникальным образом, с одной стороны, был относительно доступен — переместившись в элиту, он сохранил связи с «обычными людьми», с другой — всемогущ, то есть мог «выбить» вам все что угодно, от кожаного футбольного мячика до квартиры в Москве. Собственно, большинство историй о Гагарине в 1960-е — это именно сюжеты о том, как он помог кому-то достать что-то: контрамарку в театр, лекарство, вагон цемента, обувь, одежду. Модель везде одна и та же: чего-то не было и не предвиделось — появляется Гагарин — с его помощью появляется ранее недоступное нечто. Инженеры королёвского КБ эксплуатировали популярность Гагарина, когда им нужно было надавить на смежников. Рабочие каких-то заводов, где он отродясь не был, обращаются к нему с просьбами об улучшении жилищных условий — и он находит время написать тамошним начальникам, чтобы помогли с обменом квартиры; и они помогали. Не слетавший пока еще космонавт Горбатко просит его написать письмо в автосервис, чтобы ему починили разбитую в аварии машину, и Гагарин пишет (60).

Смешно рассказывает об «эффекте Гагарина» В. Пономарева: «Машины тогда продавали не каждому всякому, и мне дали бумагу за подписью Гагарина. В моем дневнике написано, что эта бумага „в кабинете у председателя произвела такое действие, как если бы там взорвалась бомба средних размеров“» (28). Гагаринская улыбка / виза / звонок были валютой, за которую можно было купить в СССР все что угодно. Самый известный анекдот — как Гагарин водил космонавток из женского отряда в спецсекцию ГУМа покупать платья («незабываемая картина… По верхнему этажу универмага очень быстрым шагом идет Гагарин, следом стайка девушек, за ними несется огромная толпа покупателей и продавцов» (27)).

Помимо «товарной» благотворительности была еще и, как бы это сказать, бытовая.