Юрий Гагарин

И ладно бы только дегустации. «Впервые в условиях кратковременной невесомости проводилось испытание бритв „Харьков“ и „Агидель“, которые работали хорошо: волосы сбривались, как и в обычных наземных условиях. Оба образца бритв были рекомендованы для поставки на борт. Юрий Алексеевич испытывал бритву „Харьков“, замечаний не было» (14).

Бриться, жевать сосиски-малютки — это пожалуйста, однако чего у Гагарина не было — так это летной практики. О том, насколько болезненным было для него отлучение от самостоятельных полетов, можно понять даже не только по рапорту 1967 года, где Гагарин просит освободить его от обязанностей зама начальника ЦПК («считаю морально неоправданным находиться на должности… не имея возможности летать самому…» (15)), сколько по тому, что он ВСЕГДА, оказываясь на борту воздушного судна, просился за штурвал: мемуарных анекдотов на эту тему так много и они настолько однообразны, что мы даже не станем их специально цитировать. Естественно, ему никто не отказывал — а он всегда вел самолет аккуратно и ни разу не поставил своих благодетелей в неловкое положение.

Уже в конце 1962 года Гагарин подкатывает к Каманину с просьбой о включении в план тренировок на 1963 год 50 часов налета для каждого космонавта (из них 25 часов на истребителях). Каманин кивал, но предпочитал спускать вопрос на тормозах; в результате свой первый с 1960 года самостоятельный полет Гагарин должен был совершить… 27 марта 1968-го. Космические тренировки, поездки на пуски ракет и в центры космической связи, дрессировка космонавток, подготовка по программе «Союз и Луна», тренировки парашютных прыжков… — да, он не летает, однако старается держать себя в космической форме, он все время надеется полететь — не на Луну, так хоть просто еще раз в космос. Начальство опекало и требовало «поберечься» — а он все время сигнализировал, что хочет еще, что не собирается вести жизнь фарфорового сувенира, — и, раз не давали летать, часто ездил прыгать с парашютом. Есть истории о том, как он отрабатывал чрезвычайно сложные прыжки с приводнением в Феодосии. Есть о том, как в Киржаче Гагарин с Беляевым угодили под кинжальный ветер — и приземлились на лесосклад: «Стоит навес, а во дворе беспорядочной грудой навалены бревна. Беляев угодил в кучу бревен, а Гагарин приземлился на крышу, провалился по пояс. Оба чудом уцелели…» (16). Рисковал все время, ему нравилось (не говоря о том, что гонял — по-настоящему, с авариями — на своем катере и своих автомобилях).

Довольно много времени съедала учеба в Академии Жуковского (с 1961 по 1968 год). Идея (судя по всему, каманинская; он сам там учился) дать космонавтам — слетавшим (Гагарину и Титову) и потенциальным — высшее образование была очень удачной во всех отношениях. Во-первых, это было способом нагрузить членов первого отряда, которые и так часто болтались без дела — и могли начать морально разлагаться из-за постоянно откладываемых полетов. Во-вторых, таким образом увеличивалась конкурентоспособность космонавтов по сравнению с американскими астронавтами: у тех образовательный ценз изначально был выше — диплом инженера. В-третьих, они сами смогут постоять за себя в часто возникавших дискуссиях на тему «Нужен ли человек на борту военного космического корабля?». В-четвертых, предполагалось, что следующее поколение космических аппаратов для осуществления полетов на Луну и Марс будет оснащено полноценными системами ручного управления — и космонавт не просто усядется в начиненную электроникой камеру и будет знать, на какие кнопки нажать в случае чего (как Гагарин и Титов), а понимать, по каким принципам все это работает.

Белоцерковский, преподаватель Гагарина, написавший о его обучении в Академии целую книгу, транслирует напутствие Королева: «Покажите им, как тяжело быть в нашей „шкуре“. Это очень важно. „Шкуру“ космонавта они почувствовали, а „шкуру“ главного конструктора нет. А им надо хорошо понимать трудности конструктора. Проблема-то одна, ее не разорвешь на части…» (17). В любом случае, государству выгоднее было инвестировать в дальнейшее образование людей с идеальным здоровьем — чем тренировать инженеров, которые в любой момент могли выйти из строя, не выдержав физических нагрузок.

Академия, конечно, была обязаловкой, то есть, по сути, косвенным налогом на право считаться космонавтом. Но несмотря на все издержки, связанные с обучением в сравнительно взрослом возрасте, космонавтам и самим было выгодно получить диплом инженера: академия повышала шансы попасть в космос — да и вообще высшее образование по тем временам автоматически поднимало их на более высокий уровень в социальной пирамиде.