Юрий Гагарин

— Ну уж, ну уж, — сказал Королев то ли одобрительно, то ли недоверчиво. — Фото старых гирдовских времен… Мы тогда были с тобой примерно одного возраста. Неужели брал с собой? Не разыгрываешь?

И растроганный, отвернулся, долго молчал. А когда справился с волнением, проговорил:

— Сорок лет назад, Юра, я мечтал летать на самолетах собственной конструкции. А всего через семь лет после этого, после встречи с Циолковским, решил строить только ракеты. Константин Эдуардович потряс нас тогда своей верой в возможность космоплавания. Я ушел от него с одной только мечтой: строить ракеты и летать на них. И это стало смыслом жизни — пробиться в космос. И вот ты, как говорится, материализовал мою мечту…

— Да, что я… — сказал Юрий, потупившись. — Это все вы, Сергей Павлович. И ваши помощники… Я много думал… При чем тут я? Столько людей… Одни конструировали, другие варили сталь, третьи вытачивали по детальке… Если бы всех пригласить сюда, места бы не хватило. Это как пирамида Хеопса, а я только на вершине. Подтолкнули — и вот…

— Любопытное сравнение, — усмехнулся Королев, — Но ты, Юра, не совсем прав. Ты прекрасно понимал, на что идешь. Ты шел сознательно, был готов ко всему. А я… Я почему-то очень на тебя надеялся…

Гагарин тронул Королева за рукав.

— Смотрите, Сергей Павлович! Поглядите, какая красота!..

На кусте ольхи самоцветами сверкали капли от только что просеявшегося дождика. Голубая искра перемигнулась с зеленой, зеленая с желтой. И тут же — стоило немного повернуть голову — заиграла, ударила в глаза малиновая блестка.

— Это же краски космоса! — восторженно проговорил Юрий. — Краски той радуги, что огибает нашу планету! — В его глазах снова как бы отразилось увиденное на орбите. — Нет, я, пожалуй, не прав, — раздумчиво возразил он самому себе. — Там я видел не краски космоса, а краски Земли. Да-да, Сергей Павлович, теперь совершенно ясно: это наша Земля посылает в черную бездну свою красоту — красную, голубую, фиолетовую, — от своих морей, от своих полей, от своих трав и снегов.

— Ну вот и первое научно-философское открытие, — сказал Королев. — Оказывается, краски космоса — это краски Земли. Такой крошечной и такой удивительно красивой планетки… Значит, собираемся в Москву? Звонили, там готовятся, ждут…

— Ужасно хочется домой, — сказал Гагарин. — К Вале, к девочкам, к маме…

Глава четвертая

Почти крыло в крыло сопровождали истребители на подлете к Москве шлифованный серебристыми облаками Ил-18, из иллюминатора которого нетерпеливо поглядывал на приближающуюся столицу первый космонавт планеты. Юрий попросил радиста передать привет сопровождавшим истребителям, и они в ответ благодарно качнули крыльями.

Ложась в крутой вираж, Ил-18 летел над Москвой уже так низко, что Юрий увидел и ленту реки, и остро-шпильное здание университета на взгорье, и чуть подальше, за крышами, показалось, чиркнули рубиновым огнем по иллюминатору звезды Кремля.

«Я посмотрел вниз и ахнул. Улицы Москвы были запружены потоками народа. Со всех концов столицы живые человеческие реки, над которыми, как паруса, надувались алые знамена, стекались к стенам Кремля».

Юрий вспомнил, как год назад, между прочим, в день его рождения, когда зачислили в космонавты, он возвращался самолетом в родной заполярный гарнизон, и к нему подошел мальчик с просьбой подарить что-нибудь на память. Четырехлетний малыш проявлял настойчивость, неудовлетворенный шоколадкой.

— Что же мне тебе подарить? И почему это должен сделать именно я?

— Что-нибудь такое, памятное, — настаивал мальчик. — Я у всех знаменитых людей прошу сувенир.

«Су-ве-нир»… Он еще и слово-то не мог как следует выговорить.

— Так то у знаменитых! А кто я? Просто обычный летчик, — явно смущенный, потому что на них уже начали обращать внимание, отговаривался Юрий. Кто-то даже направил фотоаппарат и несколько раз щелкнул.

Это могло бы остаться лишь детским капризом. Ну неудивительно ли, что через несколько месяцев Юрий получит фотографию, сделанную тогда в самолете. Сбылось, он уже стал знаменитостью, и не один мальчик, а тысячи, миллионы людей жаждали сувениров.

Самолет коснулся бетонки, остановился точно напротив трапа, от которого по всему полю метров на сто протянулась к правительственной трибуне красная ковровая дорожка. Юрий волновался, торопливо надел шинель, фуражку, по военной привычке оглядел себя в зеркале.

— Спокойно, Юра, спокойно, — подбодрил Николай Петрович Каманин и, прихлопнув по спине, подтолкнул к распахнутой дверце. Юрий ощутил нечто схожее с тем, что испытывал при первом прыжке с парашютом, — вокруг, куда только доставал взгляд, колыхались людские толпы.

«Дорожка была длинная-предлинная. И пока я шел по ней, смог взять себя в руки. Под объективами телевизионных глаз, кинокамер и фотоаппаратов иду вперед. Знаю: все глядят на меня…»

Не Юрий шел в такт оркестру, а оркестр, гремевший маршем, впервые исполненным в год рождения Юрия, подстраивался под быстрый уверенный шаг.

Все выше, выше и выше
Стремим мы полет наших птиц…