Юрий II Всеволодович

Так метался он мыслями в шатре у Василька, притворяясь дремлющим. Только б дождаться утра и с батюшкой потолковать. Передохнуть малость, взять лошадей посвежее — и в новый путь. В конце концов, они с батюшкой люди не подневольные, такие же Рюриковичи. Пусть ничего у них нет — имя осталось, честь осталась, право выбора осталось. Как захотят, так и поступят. Сами знают, кому служить, а кому погодить. Может, и братьев Константиновичей на свою сторону перетянуть удастся? Не век им под дядею ходить… Может, и они решат к Ярославу кинуться? Завтра надо попробовать осторожно выведать, чего они думают. С ними-то способней было бы.

… Даже брата Святослава, несмотря на его теплое сочувствие со слезами, Юрий Всеволодович попросил уйти из шатра.

Оставшись же один, он встал перед образом Спаса и перестал быть. Он хотел излить перед Ним душу и горько упрекать Его за попущение столь многих испытаний, за то, что отнял все, но вспомнил и произнес другое:

— Как говорил прадед мой Мономах, к Тебе обращаясь: все, что Ты дал нам, не наше, но Твое, Ты поручил нам это на немного дней… Сегодня воскликну с Иовом Многострадальным: так ли, Господи, угодно милосердию Твоему?.. Освободи меня от врагов моих и от восстающих на меня защити! Боже! — негромко воскликнул князь. — Услышь меня! Вонми! — И закричал со всей силой боли, которую испытывал: — Услышь меня, Царь Неба и Земли! Весь я пред Тобою, и все знаешь о мне. Из сердца вопль мой, и душа уж не здесь, но на пути к Тебе!.. Молю Тя, Владыко небесный, милостив буди к душе моей, да приимут ее ангели Твои и приведут ее к свету милосердия Твоего. Пошли мне кончину мученическую, как Сыну Своему возлюбленному послал! Только мука, Тобой ниспосланная, утолит страдание мое и покроет. Сам смерти искать не стану, но и жить больше не смогу. Дай же мученическою обагриться кровию! Даруй, Господи, надежду и спасение Руси, погибшим — Царствие Небесное. Детей моих, к Тебе отшедших, призри и упокой в селениях Твоих с праведными…

Чем дольше молился Юрий Всеволодович, тем тише соделывалась его молитва, так что, вставая с колен, наконец смог обратиться и к памяти о жене:

— Сугревушка ты моя нежная, голубочка! Какой день уж нет тебя, дымом изошла в небеса! А я и не знал. Жил и не думал о тебе. С кем теперь разделю одиночество, с кем буду вспоминать деток наших? — И заплакал, закрыв лицо рукавом.

Легкими стопами вбежал Василько, крепко обнял сзади, прошептал:

— Я только что узнал. Крепись, отец. — Первый раз он впрямую назвал его отцом, а то все почтительное — батюшка.

— Теперь ты у меня старший сын, — сказал Юрий Всеволодович.

Другие два сыновца стояли у входа с потерянными лицами. Они сообщили, что опять завьюжило, а по реке движутся всадники, незнамо кто, и сороки до свету сокочут, беспокоятся.

Как неведомая сила подбросила великого князя. Он теперь желал любой перемены, хоть самой плохой, любого события, всем существом зная и чувствуя: бездействие закончилось.

Наружи ветер гудел в поднебесье, где-то высоко в верхушках сосен. Снег летел ворохами, наметал поперек дорог и тропинок рыхлые сугробы. В сизой мгле метались тени людей, откуда-то из кромешной лесной тьмы доносилось ржание и всхрапывание коней, лай обеспокоенных неожиданной людской суетой собак, и самое странное, что взнялся сорочий шум.

Среди этого гама ясно различалось: лошадиные кованые копыта бухали по льду гулко, с продолжительным, застывающим в морозном воздухе звоном.

— Беда, государь, беда неминуча! — кричал на скаку воевода Дорож, в безумном отчаянии понуждавший к прыти своего вконец выдохшегося коня.

Тот на ровном льду еще сохранял скорость, но, выскочив на глубокий, предательски ломающийся наст, стал вязнуть, трудно вытаскивая из снега ноги, и наконец вовсе остановился, шатаясь и роняя под ноги ошметки пены. Вторая лошадь, пришедшая следом, принесла на себе мертвого всадника. Ошалевшая от запаха крови, она взлезла на берег уж из последних сил. Мокрые бока ее опали. Ноги дрожали.

— Меж двух огней мы! Беда неминучая! Беда! — повторял воевода. — Татаре везде!

— А где дружина твоя? Погибла?

— Нет, мы разделились. Большая часть отряда пошла вдоль излучины. Не знай, живы ли, дойдут ли!

— Что, не подорожилось? — грозно воскликнул подоспевший Жирослав Михайлович.

— Како! Обклады кругом! Аки волки, мы в западне. Обошли нас со всех сторон. Меня навзрячь догоняли, а утек.

— Что ж ты бой не принял? — гневно схватил его Ярослав за плечо и тут же отпрянул: — Чего это такое липкое? Ты ранен?

— Две стрелы во мне! — все так же горячечно говорил Дорож. — Лекаря скричите! Умру сейчас. А бой не приняли — коней много потеряли. В лесу снег глубокий, под ним колдобины, ветровал. Ноги кони поломали. Пришлось прирезать. Ой, как больно-то, Господи!.. Это еще шли мы след в след, а широко двигаться, еще больше урону.

— Так где все-таки татары? — Юрий Всеволодович видел, что Дорож вот-вот обеспамятеет.

— Они Волгу перешли, встали возле Конятина напротив Углича.

— О-о, мои-то там! — вырвалось у сыновца Владимира.

Глухо и тяжко шмякнулся на снег труп дружинника, висевший поперек лошади.