Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма

P.S. Еще есть время: пожалуйста, напиши мне, может ли Марина к тебе приехать на денечек. И обязательно напиши: что тебе привезти. Подумай об этом и не беспокойся, если просишь то, что может показаться тебе странным. Нет и не может быть ничего неудобного, что бы ты ни попросил.

14 июня 1993 года

Милая Фрина!

Как видишь, первый раз дерзаю писать тебе своей рукой. Прогресс! Ну как почерк? Изменился ли? Рука, как видишь, работает, но субъективно я переживаю чувство легкой парализованности. Прежде всего отчет о моем здоровье: оно в состоянии короткого одеяла: на нос натянешь – пятки вылезут. Но в целом «все хорошо, все хорошо…». Сейчас у нас холодное, кислое нечто между весной и летом. Я лежу в больнице (не пугайся, для анализов и проверок). Сегодня у меня маленькая стариковская радость: был флюс, но врач сказал, что зуб (из комплекта моих minimum minimorum) рвать не надо, а достаточно что-то пить, глотать и колоть. Удача!

Я все еще думаю, что работаю: диктую статью и редактирую свою книгу. Это по принципу: «идем на дно – настроение бодрое». Но я и вправду стараюсь не кваситься. Я рад, что у тебя с Мариной отношения близкие, у меня, к сожалению, не без сложностей: все мило, хорошо, заботливо, но по сути я абсолютно не нужен. К счастью, у меня есть очень маленький круг учеников и секретарш, что частично восполняет пробелы. Но на самом деле, мне жаловаться на близких нет причин: просто я стал зануда, придирчив, обидчив, чего никогда прежде не было (я не был обидчив, т<ак> к<ак>, как правило, обижал, а не был обижаем). Теперь расстановка меняется, и это естественно. Я с нетерпением жду встречи с Мариной.

Кстати, у меня странная мозговая вещь: я вижу достаточно хорошо (меняется по времени суток), но лица людей в мозговом (а не зрительном) механизме искажаются, так что даже внучек я вынужден порою спрашивать: «Кто ты?». Иногда, при полной ясности вида фигур и пейзажей, лица переменяются до неузнаваемости.

Так живем, друг мой… Пиши мне, помни меня, а я всегда чувствую твое присутствие.

Твой Юра

Р.S. Марине сердечные приветы.

Тарту, больница, 14.VI.93.

15 июня 1993 года

Дорогой друг Юрочка!

15/VI-93

Сказала ли тебе Саша[543], что я звонила и не застала тебя: ты опять был в больнице. Это испугало меня ужасно, ведь уже в третий раз за короткое время… Хотя Саша меня уверяла, что ничего серьезного, у дедушки «просто живот болит, и там его подлечат», – я все равно потеряла покой и, прости, трусливо не могу позвонить еще раз, боюсь. Понимаешь ли ты это? И говоришь ли ты мне правду о себе – вот главное, что меня мучит. Ты не можешь, не должен думать, что мне лучше не говорить правды, если она тревожна. Помни об этом.

<…> На днях мы очень порадовались с Мариной: она обошла всех своих соперников-канадцев на интервью, и ее взяли в оба колледжа. Нагрузка будет чудовищная[544], какие именно курсы, не имеет значения, но ведь ни от чего нельзя отказаться, потому что второй раз не позовут. <…> Как всегда, все бывает сразу: два года никто всерьез ее сценарием не интересовался, а вот теперь как раз, когда зарез и надо готовить новых четыре (!!!) курса, – заинтересовались. Сейчас она еще работает: ей дали еще поработать июнь. Так что о нас, пожалуйста, не волнуйся.

Юрочка, родной, что с тобой, чем ты болеешь, что болит? Может быть, мне надо пробовать слать тебе какие-то лекарства? Если даже в августе Марина не сможет приехать к тебе (а я надеюсь, что сможет), то ведь передать из Москвы можно же. Можно и сейчас передать в Москву отсюда, если срочно, в Тарту я не могу, а в Москву смогу. Только сообщи об этом. Впрочем, я надеюсь собраться с силами и все-таки позвонить тебе. Теперь так легко соединяют с Тарту. А вот на днях исполнилось 90 лет моей маме, и я не смогла дозвониться до Украины.

Я послала приглашение сестре Ляле приехать сюда, но говорят, что не только Канада никого из родственников в гости не пускает, ибо остаются здесь, но и паспорт для выезда в России получить невозможно. Поглядим.

Время сейчас для меня немножко грустное: кончились всякие занятия, жарко, хочется за город. Бывает тоска ужасная: жаль прошлого, воспоминания не отпускают и не дают принять что-то совсем иное и идти, сколько придется, совсем другой дорогой. Я не понимаю здесь людей вокруг, я не вижу их ценностей, не могу сойтись ни с кем. Вероятно, это моя беда, а не их. Многое значит и мой плохой английский. Особенно я не могу говорить, если чувствую к себе неприязнь или полное равнодушие, что приходится чувствовать часто у врачей. Не желая лишний раз тревожить Марину, потому что ей и так вздохнуть некогда, я пытаюсь все у врачей узнать сама, а это не выходит, я смолкаю и ухожу, а что делать – неизвестно. Сейчас вожусь с глазами: 20 лет в России и три года здесь все искали причину болей в левом глазу, а теперь и в нем и в правом, кажется, нашли глаукому, скачут там какие-то пятна, вроде бы лопнувшие сосуды, а точно узнать не удается, попасть к врачу сложно, назначают визит через два месяца. Такие вот дела. <…>