Юрий Михайлович Сушко Я убил Степана Бандеру

— С доктором у тебя всё прошло чисто, без брака, чин чинарём. Ты всё сделал правильно, не наследил, у наблюдателей замечаний не было. Сегодня уже даже все мюнхенские хохлы заткнулись, позабыли своего профессора… В общем, твоя кандидатура согласована. О новом объекте получишь полную информацию. Если в двух словах: эмигрант, националист отпетый. Зовут Стефан Попель. На днях отправишься в Голландию, там оуновцы затевают некоторые мероприятия. Он тоже там должен быть. Твоя задача проста: только наблюдать, никаких активных действий. Потом всё подробно доложишь Сергею. Да, — заметив вопрос, вертящийся у Богдана, уточнил полковник, — именно так, после Роттердама в Москву ты уже не возвращаешься, остаёшься на какое-то время в Берлине… Все текущие задания передашь Осетинскому. Я уже распорядился, он в курсе.

В общем, делай то, что умеешь делать хорошо, и не забивай себе голову высокими материями. Боишься?.. Правильно. Стало быть, не дурак. Впрочем, я в тебе не сомневаюсь. Только законченные тупицы считают, что самая первая ликвидация — самая трудная. А дальше, мол, всё катится как по маслу. Чушь! Это не так. По себе знаю. Глаза боятся — руки делают. Знаешь, есть такая расхожая фраза: «Чтобы победить противника, нужно в первую очередь победить самого себя, преодолеть собственный страх…»? Ну и так далее. Считай, подготовка к будущей акции уже началась. Давай, парень, шагай. Завтра со всеми вопросами ко мне к 17.00.

Роттердам. Май 1958

— Свежо, — предупредил охранник, открывая дверцу «опеля», — с реки сыростью тянет, Степан Андреевич.

— Ничего страшного. — Бандера вышел из машины, оправил пиджак. — Пиджак не помялся?

— Да нет, всё вроде в порядке.

— Ну, веди. Ты знаешь, где могила-то?

— Конечно. Вот план кладбища, место № 1111. Словно специально номер подбирали…

— Да, — коротко сказал Бандера, — специально, с особым, знаешь ли, значением.

Они прошли через центральные ворота кладбища Кроосвейк, свернули направо. Ещё чуть-чуть, и перед ними открылось чёрное мраморное надгробие в виде казацкого креста. На нём был выбит трезубец (в виде эмблемы ОУН) и надпись кириллицей «Евген Коновалец».

Здесь уже собралось немало народу, и, хотя разговоры велись тихо, над толпой всё равно стоял приглушённый гул, напоминая пчелиный рой. Бандера не стал обходить всех присутствовавших с приветствиями. Скорбно смежив веки, сперва поклонился могиле, а потом тем, кто пришёл почтить память Коновальца. Кому положено и позволено, сами потом подойдут.

— Порядок? — обратился он к охраннику.

— Конечно, Степан Андреевич. Всё в норме. Я присматриваю.

— Давай-ка отойдём.

Вдвоём они свернули с главной аллеи на боковую. Остановившись в тени какого-то дерева, Степан Андреевич вынул из кармана несколько аккуратно сложенных листков с тезисами речи памяти основателя Организации украинских националистов.

Проговаривая вполголоса текст, Бандера обратил внимание на белых кроликов, которые, ничего не боясь, сновали чуть не под ногами.

— Откуда? — Он поднял удивлённые глаза на охранника.

— Да это местная достопримечательность, Степан Андреевич, — пояснил тот. — Прижились, все уже привыкли, их тут подкармливают. В руки не даются, но приближаться к себе позволяют, людей не боятся.

— Надо же, — усмехнулся Бандера, — да у нас бы их давно…

Охранник был готов хихикнуть, но, вспомнив о скорбном месте и дате, опустил голову. Степан Андреевич, уже забыв о «местной достопримечательности», что-то черкал в своих заметках. Он не обращал внимания на молодого, лет тридцати, статного темноволосого молодого человека, который стоял чуть поодаль со скромным букетиком в руках и время от времени поглядывал в их сторону.

Сташинский удачно подгадал время, приехав на Кроосвейк до начала траурного митинга, посвященного 20-летию со дня смерти Коновальца. Ещё на стоянке перед кладбищем он вычислил синий «опель-капитан» с известными ему мюнхенскими номерами и теперь неторопливо прогуливался поблизости места предстоящей церемонии в поисках хозяина знакомого авто…

— Двадцать лет — это, безусловно, совсем небольшой временной отрезок в жизни человечества, — негромко, глухо и монотонно бубнил оратор, время от времени отрываясь от лежащего перед ним текста. — Да, но только не то двадцатилетие, которое пролегло между нынешним днём и трагичным маем 1938 года. Оно наполнено событиями такого исторического значения, что по своей весомости могут сравниться с целыми столетиями других эпох… А уж в истории украинского народа и украинской земли это двадцатилетие зарубцевалось такими событиями и процессами, долговременными переменами и трагическими событиями, что их хватило бы на долю многих поколений… И вот стоим мы над могилой этого необыкновенного мужа, полковника Евгена Коновальца. Двадцать лет прошло, как в этой чужой земле, далеко от отчизны, покоится тело одного из великих сынов Украины…

Сташинский увидел, как Бандера оторвался от текста, сделал паузу и промокнул платком сухие глаза.