– Слышите ль, православные? Вы не можете погубить жены, не умертвя вместе с нею мужа, а я посмотрю, кто из вас осмелится поднять руку на друга моего, сподвижника князя Пожарского и сына знаменитого боярина Димитрия Юрьевича Милославского!
Глубокое молчание распространилось по всей толпе, которая беспрестанно увеличивалась от прибегающего со всех сторон народа.
– Как вы думаете, товарищи? – промолвил, наконец, Бычура.
– Не знаем-ста, как ты?.. – отвечал Наливайко.
– Вишь, батька-то стоит за них грудью! – прибавил Матерой.
На всех лицах заметно было какое-то сомнение и недоверчивость. Все молча поглядывали друг на друга, и в эту решительную минуту одно удачное слово могло усмирить все умы точно так же, как одно буйное восклицание превратить снова весь народ в безжалостных палачей. Уже несколько пьяных мужиков, с зверскими рожами, готовы были подать первый знак к убийству, но отец Еремей предупредил их намерение.
– Ну, что ж вы задумались, православные! – воскликнул он, принимая из рук дьячка кружку с вином. – За мной, детушки!.. Да здравствуют новобрачные!
Два или три голоса повторили поздравление, но вся толпа молчала.
– А чтоб было чем выпить за их здоровье, – продолжал отец Еремей, – боярин жалует вам бочку вина, ребята.
– Да здравствуют новобрачные! – закричали сотни голосов.
– А я, – прибавил священник, – на радости прощаю Зверева и выдаю из собственной моей казны по пяти алтын на человека.
– Ура! – заревел весь народ. – Многие лета боярыне Милославской!.. Да здравствуют молодые!
– Спасибо, ребята! Сейчас велю вам выкатить бочку вина, а завтра приходите за деньгами. Пойдем, боярин! – примолвил отец Еремей вполголоса. – Пока они будут пить и веселиться, нам зевать не должно… Я велел оседлать коней ваших и приготовить лошадей для твоей супруги и ее служительницы. Вас провожать будет Темрюк: он парень добрый и, верно, теперь во всем селе один-одинехонек не пьян; хотя он и крестился в нашу веру, а все еще придерживается своего басурманского обычая: вина не пьет.
Когда они вошли в избу и сенная девушка узнала, что ее госпожа не должна уже ничего опасаться, то совсем бы обезумела от радости, если б ей не объявили, что боярышня ее вышла замуж за Милославского. Это известие тотчас расхолодило ее восторг.
– Как! – вскричала она. – Анастасья Тимофеевна обвенчалась?.. Ну, хороша свадебка!.. Без помолвки, без девишника!.. Ах, боже мой!.. Что, если б Власьевна это узнала!.. Ах ты моя родимая! сиротка ты бесталанная! некому было тебя, горемычную, и повеличать перед свадьбою!..
– И, голубушка! – сказал священник. – До величанья ли им было! Ты, чай, слышала, какие ей на площади попевали свадебные песенки? Ну, боярин! – продолжал он, обращаясь к Юрию. – Куда ж ты теперь поедешь с своею супругою?.. Чай, в стане у князя Пожарского жить боярыням не пристало?.. Не худо, если б ты отвез на время свою супругу в Хотьковский монастырь; он близехонько отсюда, и, верно, игуменья не откажется дать приют боярыне Милославской.
– Она родная моя тетка, – сказала Анастасья.
– Так и думать нечего! в добрый час, боярин! У меня на душе будет легче, как вы уедете… Не то чтоб я боялся… однако ж все лучше… лукавый силен!.. Поезжайте с богом!
– Отец Еремей! – сказал Юрий. – Чем могу я возблагодарить тебя?..
– Не за что, Юрий Дмитрич! Я взыскан был милостию твоего покойного родителя и, служа его сыну, только что выплачиваю старый долг. Но вот, кажется, и Темрюк готов! Он проведет вас задами; хоть вас никто не посмеет остановить, однако ж лучше не ехать мимо церкви. Дай вам, господи, совет и любовь, во всем благое поспешение, несчетные годы и всякого счастия! Прощайте!
Молодые и служители их, проехав задними воротами на огороды, в провожании Темрюка, добрались потихоньку до околицы и выехали из села Кудинова.
VII