Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного

Настойчивое стремление Герасима Ивановича окунуться в гущу настоящей жизни не было «вздором, причудами полусладкой жизни»[145], и подобные эскапады безнаказанно сходили Гартвигу с рук лишь до поры до времени. Трифонов удивительно точен при характеристике обстоятельств времени и места. Вспомним, что события в повести происходят в конце 1960-х годов. После событий в Чехословакии 1968 года власть стала закручивать гайки, и даже имитация протестных настроений могла привести к оргвыводам. Кроме того, начались гонения на советскую социологию. В 1969 году из Института конкретных социальных исследований Академии наук СССР был уволен известный социолог Юрий Александрович Левада, один из зачинателей социологии в стране и впоследствии создатель Левада-Центра. Была фактически разгромлена только что созданная кафедра методики конкретных социальных исследований философского факультета МГУ, а первая заведующая кафедрой профессор Галина Михайловна Андреева в 1971 году была вынуждена покинуть философский факультет и перешла работать на факультет психологии. Социология как самостоятельная научная дисциплина оказалась под запретом. Как пишет в своих воспоминаниях историк Арон Яковлевич Гуревич, «причина запрета этой научной дисциплины по-прежнему заключалась в том, что партийные боссы и мракобесы от марксизма упорствовали в своём нежелании признать за ней право на самостоятельное существование»[146]. Не будем забывать, Гартвиг не просто занимался социологией, но настойчиво пытался связать старину и современность. После 1968-го всё это уже не выглядело так безобидно. «Кто-то мне сказал, что у Гартвига неприятности в институте и ему вроде бы даже грозит увольнение. Ну, следовало ждать. Я нисколько не удивился»[147].

Вспомним, что повесть называется «Предварительные итоги». Юрий Трифонов подводит предварительный итог не только жизни переводчика Геннадия, но и предварительный итог полувековому существованию советской интеллигенции, «дочерпывая», по его выражению, мысли, выраженные в «Кепке с большим козырьком» и «Обмене». «Нужно дочерпывать последнее, доходить до дна…»[148]У его героев-интеллектуалов напрочь отсутствовала целеустремленность, цельность парикмахера Арташеза. У инженера Дмитриева, переводчика Геннадия и социолога Гартвига нет никакого внутреннего стержня и почти полностью атрофировано стремление идти к намеченной цели, да и самой этой цели нет. При этом жизнь Геннадия ещё и абсолютно бессмысленна: он занимается хорошо оплачиваемым, но по сути никому не нужным и абсурдным делом. «Мне представилось, что дрянная ашхабадская водка, стоявшая на моём столе, есть подстрочник, который я должен перевести четырёхстопным амфибрахием на русский язык, и тогда это будет бутылка „столичной“»[149]. Выразительная деталь. Даже самого автора «Золотого колокольчика» абсолютно не интересует русский перевод своей поэмы: едва выслушав чтение двух глав из двенадцати, он поспешно сбегает по своим неотложным делам. Абсурдной была деятельность Геннадия не только с творческой точки зрения, но и с идеологической, хотя именно за идеологию ему, строго говоря, и платили. Официальная идеология, вынуждающая считаться с ней даже самых свободолюбивых и талантливых творцов, уже была мертва. Образовавшуюся пустоту нужно было чем-то заполнить. В семье Геннадия эту пустоту заполняли суррогатами — псевдорелигиозными исканиями и жаждой потребительства.

Попытки отыскать смысл жизни в настоящем ни к чему не привели, призывы к строительству светлого будущего вызывали лишь ироническую ухмылку. Оставалось только прошлое. И герои Трифонова попытались выявить связь между прошлым и настоящим, дотронуться до конца нити, протянувшейся из минувшего в сегодняшний день. Происходило ощутимое разрешение временных горизонтов.

Глава 6 КОГДА ПОГРЕБАЮТ ЭПОХУ…

Если переводчик Геннадий из «Предварительных итогов» часто углублялся в события двадцатилетней давности, вспоминая свою послевоенную юность, полную надежд, которым так и не суждено было сбыться, то драматурга Григория Реброва и его жену актрису Лялю Телепневу из повести «Долгое прощание» (1971) мы застаём в момент, когда «всё впереди, всё ещё случится, произойдёт»[150].

Молодость Реброва и Ляли, как и молодость Геннадия, пришлась на последние годы жизни Сталина. «В те времена, лет восемнадцать назад, на этом месте было очень много сирени. <…> Но, впрочем, всё это было давно. Сейчас на месте сирени стоит восьмиэтажный дом, в первом этаже которого помещается магазин „Мясо“. Тогда, во времена сирени, жители домика за жёлтым дачным заборчиком ездили за мясом далеко — трамваем до Ваганьковского рынка. А сейчас им было бы очень удобно покупать мясо. Но сейчас, к сожалению, они там не живут»[151].