Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного

Современные читатели эры всеобщей компьютеризации уже вряд ли способны ощутить всю ту гамму переживаний, которые испытывал автор, от руки написавший книгу и поставивший последнюю точку. Для Пушкина, который пользовался гусиными перьями, но успел дожить до появления стальных перьев («Медный всадник» написан в 1833 году стальным пером), момент окончания работы обладал каким-то сакральным смыслом: Александр Сергеевич нередко фиксировал не только дату, но и время завершения работы. С точностью до четверти часа скрупулёзно отмечен финал «Евгения Онегина», с точностью до минуты — итоговые строфы «Медного всадника». Так обстояло дело в XIX столетии. В XX веке литераторы пользовались авторучками и пишущими машинками. Момент окончания работы всегда был материализован, нагляден, осязаем, получал вещественное воплощение, которым автор, как правило, сполна наслаждался. Завершение работы над рукописью было растянуто во времени. Черновая рукопись переписывалась набело. Беловая рукопись перепечатывалась самим автором или машинисткой, раскладывалась по экземплярам в стопки, а те укладывались в папки с тесёмками. По толщине бумажной стопки сразу было видно, что́ написал автор — короткий рассказ, небольшую повесть, пухлый роман, многотомную эпопею. Завершённая работа отпочковывалась от автора, отчуждалась от него и начинала существовать независимо от своего создателя, обретая свою собственную судьбу — счастливую или нет, но свою. Habent sua fata libelli. Книги имеют свою судьбу.

Карточка на промышленные товары «Литера Д» — детская. Москва. 1947 г.[25]

Карточка на промышленные товары «Литера Р» — рабочая. Москва. 1947 г.

Итак, пухлая рукопись объёмом в 20 авторских листов (500 машинописных страниц!) была уложена в две старые желтые канцелярские папки довоенного образца, принадлежавшие, вероятно, ещё Валентину Андреевичу Трифонову. Выпускник Литинститута и автор всего-навсего двух опубликованных рассказов повёз эти папки с рукописью на квартиру к Федину, жившему в писательском доме, что в Лаврушинском переулке. Дальнейшие события развивались стремительно. Классик советской литературы не стал читать опус начинающего писателя: он уже имел представление о трифоновской прозе, и этого было для него достаточно. Константин Александрович, член редколлегии журнала «Новый мир», снял телефонную трубку и позвонил Александру Трифоновичу Твардовскому. Трижды лауреат Сталинской премии Твардовский в возрасте сорока лет накануне был назначен главным редактором «Нового мира». Этот звонок стал судьбоносным. Федин рекомендовал Твардовскому напечатать повесть в журнале. В тот же день курьер «Нового мира» приехал к Трифонову, взял папки с рукописью и доставил их главному редактору. Это было нечто из ряда вон выходящее! К начинающему автору, только что окончившему Литинститут и ещё не опубликовавшему ни одной книги, прислали казённого курьера. Казалось бы, велика важность, мог бы и сам привезти рукопись в редакцию. Однако 24-летнему Трифонову было оказано небывалое почтение. По сложившейся практике тех лет курьер приезжал исключительно к литературным мэтрам, имевшим не только громкое литературное имя, но и высокий социальный статус. Например, не только курьер, но и штатный редактор всегда приезжали к Илье Григорьевичу Эренбургу, лауреату Сталинских премий и всемирно известному публицисту. Однако, бывало, не только начинающие авторы, но и почтенные литераторы сами приносили свои опусы в секретариат редакции, чтобы затем терпеливо ожидать решения судьбы своего детища. А тут такой колоссальный прыжок — через все барьеры. Звонок Федина — и рукопись на столе главного редактора.

Затем последовал ещё один подарок судьбы. Прошло десять или двенадцать дней, и Трифонову внезапно пришла телеграмма: «Прошу прийти в редакцию для разговора. Твардовский». Вероятно, не могли дозвониться. Состоялась встреча. Последовал вердикт главного редактора: рукопись отредактировать и сократить, а с автором заключить издательский договор. После того как с официальной частью было покончено, Александр Трифонович доверительно сказал: «А знаете, Юрий Валентинович, моя жена заглянула в вашу рукопись и зачиталась, не могла оторваться. Это неплохой признак! Проза должна тянуть, тянуть, как хороший мотор…»[26]

На этом подарки судьбы не закончились. Твардовский нашёл для повести Трифонова прекрасного редактора — Тамару Григорьевну Габбе, детскую писательницу, литературоведа, автора пьесы-сказки «Город мастеров» и адресата лирики Самуила Маршака.

А была ты и звонкой и быстрой.
Как шаги твои были легки!
И казалось, что сыплются искры
Из твоей говорящей руки[27].