Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного

В самом начале их романа Глебов ни дня не мог прожить без Сони — это была самая настоящая страсть, глубокое и искреннее чувство. Всю зиму они тайно встречались на профессорской даче. Накал чувств был так высок, а взаимное притяжение — столь сильно, что и Вадим, и Соня были вынуждены пересдавать экзаменационную сессию. Затем появилась холостяцкая берлога одного из приятелей Глебова. Если бы юноша из Дерюгинского переулка хотел лишь одного — перебраться из своей коммуналки в Дом на набережной, то он не стал бы тянуть время и поспешил бы оформить свою связь с Соней. Их роман продолжался уже год, когда об этом разнюхал заведующий учебной частью Друзяев. А профессор Ганчук и вовсе узнал об этом от Сони, когда Глебов уже угодил в расставленную для него ловушку. Не исключено, что и в этом случае сработала врождённая глебовская осторожность, в которой даже он сам себе не всегда мог дать отчёт. И как бы ни хотелось Глебову перебраться в Дом на набережной, аура этого места была такова, что осторожность возобладала над всем прочим. «Тот ужасный дом» — так охарактеризовала его Алина Фёдоровна, мать Шулепы. Почти всем жителям этого дома была свойственна некая фанаберия. Однако жильцы Дома на набережной слишком часто исчезали. «Те, кто уезжает из этого дома, перестают существовать»[316].

Осторожность и на сей раз не подвела его. Не без внутренней борьбы Глебов расстался с Соней. Последний раз в её доме он появился вскоре после злополучного заседания Учёного совета института, но ещё до общего собрания. Обещал позвонить — и не позвонил никогда. «А Глебов упорно вёл следствие о себе самом, ибо хотя не знал на опыте, но догадывался или же читал в какой-то умной книге: нет коварней союза, основанного псевдолюбовью. Тут будут несчастья, гибель или же пресное, тягучее прозябание, которое и жизнью не назовёшь. Но вот как разгадать?» В сложившейся ситуации, когда в институте уже началась откровенная травля профессора Ганчука, порядочный человек никогда бы не стал задавать самому себе подобных вопросов. Человек, имеющий нравственный стержень, знал бы, как должно поступить в этом случае. Человек чести женился бы на Соне. Но Батон не был таким человеком. Никакой Глебов пытался найти резоны, которые бы позволили обелить то, что он собирался сделать и что в конечном итоге сделал, — бросил Соню и на собрании в институте метнул камень в её отца. Как очень зло, но исключительно точно сказал Шулепа, Батон хотел остаться чистюлей, со стороны наблюдающим за тем, как другие вымажутся в грязи. За всем этим пристальным самокопанием и желанием отыскать благовидный повод для неблаговидного поступка, чтобы любой ценой оправдать неотвратимое собственное предательство, стоял всепроникающий страх. Страх был настолько силён, что Глебов боялся дать себе в этом отчёт. Он пытался убедить самого себя в том, что его чувства к Соне иссякли. Именно это, а не то, что у её отца начались неприятности, является настоящей причиной его разрыва с девушкой. Глебову удалось уверить себя в этом, и лишь спустя годы он понял скрытую мотивацию своих поступков.

«Но то, что казалось тогда очевидностью и простотой, теперь открывается вдруг новому взору, виден скелет поступков, его костяной рисунок — это рисунок страха. Чего было бояться в ту пору глупоглазой юности? Невозможно понять, нельзя объяснить. Через тридцать лет ни до чего не дорыться. Но проступает скелет…»[317]

Разрыв с возлюбленным не прошёл для Сони бесследно: девушка заболела душевной болезнью, долго и безуспешно лечилась, и эта болезнь свела её в могилу. Ещё раньше, через несколько лет после истории с Ганчуком, скоропостижно скончалась Юлия Михайловна. После смерти дочери Ганчук остался совсем один. Хотя он сумел одержать верх над своими давними недругами и в конечном счёте, уже после смерти Сталина, сумел вернуть утраченные позиции, главное в его жизни было безвозвратно утрачено. Это прекрасно чувствовали окружающие и обращались с ним без прежнего пиетета. Успех Дороднова и его шайки был кратковременным. Сам Дороднов был сокрушён и где-то сгинул в безвестности, так и не сумев ничего добиться. Друзяева через несколько лет после этой истории с треском выгнали из института, он пережил инсульт и скончался в марте 1953-го, вскоре после смерти вождя. Аспирант Ширейко так и не смог стать заметным деятелем, выбиться в лидеры большого калибра: всё ограничилось непродолжительным тактическим успехом, когда он гремел на собрании, навешивая ярлыки на профессора Ганчука. Впрочем, не состоялись и те, кто с открытым забралом защищали Ганчука. К их числу принадлежала Марина Красникова, активистка научного студенческого общества и яростная защитница профессора. «Что с ней стало? Куда делась? Ведь казалось, толстуха прямым ходом идёт в Академию наук или, может быть, в Комитет советских женщин. Исчезла без отзвука, как камень на дно…»[318]