Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного

В течение долгих лет Трифонов публиковал лишь рассказы, которые не пользовались особенным успехом. Юрий Валентинович занимался, и довольно успешно, спортивной журналистикой. Именно в этом качестве его посылали в заграничные командировки на зависть братьям-писателям, Трифонов побывал не только в социалистических странах, но и на Олимпиаде в Италии. Знатоки и любители спорта с уважением отзывались о его репортажах, резонно замечая, что так о спорте не писал никто. Именно Трифонов ввёл в спортивную журналистику выражение «интеллектуальный футбол»^[49]. Однако его признание как спортивного журналиста не шло ни в какое сравнение с былым успехом «Студентов». Этот успех начала 1950-х с годами стал забываться, а сам роман после 1960 года уже не переиздавался. Но это будет позднее. А сразу после смерти Сталина в советской литературе, да и вообще в искусстве наступило удивительное время. С одной стороны, многие мэтры переживали творческий кризис, с другой — повеял свежий ветерок. Юрий Валентинович несколькими скупыми, но точными штрихами передал дух времени. «Ничего не писалось. Все бесконечно разговаривали. Писать по-старому было неинтересно, писать по-новому ещё боялись, не умели и не знали, куда всё это повернётся…»[50]

Репрессии недавних лет ассоциировались с именем Берии, поэтому после его ареста и скоропалительного расстрела столь же быстро исчез страх. Обличье этого человека внушало ужас. В повести «Долгое прощание» Трифонов выведет Берию под именем Александра Васильевича Агабекова. «Александр Васильевич смотрел на Лялю в упор, не мигая. Взгляд был странный, направлен на Лялин рот, и от этого — оттого, что не в глаза смотрел, а на рот, поющий — было неприятно. Что-то неживое было во взгляде лобастого человека с усиками, все больше стекленело, стекленело и превратилось в совершеннейшее холодное стекло, даже страшно на миг, но потом — веки мигнули, стеклянность исчезла»[51]. За исключением усиков, которых у Берии не было, но которые автор повести сознательно ввёл в ткань повествования, чтобы сбить с толку цензуру, портрет исключительно верный и точный. Современники отмечали, что в пристальном взгляде этого человека в пенсне было нечто змеиное, антипатичное, вселявшее сильнейший страх. Даже спустя годы не удавалось вычеркнуть из памяти боязнь и трепет минувших лет. И у Юрия Валентиновича имелась чрезвычайно веская причина интимного свойства, чтобы попытаться избыть былой страх в своём творчестве и избавиться, таким образом, от скелета в шкафу. Человек в пенсне угрожал его счастью. Чтобы подготовить читателя к тому, о чём будет сказано ниже, я позволю себе полностью процитировать стихотворение Иннокентия Анненского, поэзию которого Трифонов хорошо знал.

Что счастье? Чад безумной речи?
Одна минута на пути,
Где с поцелуем жадной встречи
Слилось неслышное прости

?Или оно в дожде осеннем?
В возврате дня? В смыканьи вежд?
В благах, которых мы не ценим
За неприглядность их одежд?
Ты говоришь… Вот счастья бьётся
К цветку прильнувшее крыло,
Но миг — и ввысь оно взовьётся
Невозвратимо и светло.
А сердцу, может быть, милей
Высокомерие сознанья.
Милее мука, если в ней
Есть тонкий яд воспоминанья[52].

Арест Берии — знаковое событие эпохи — пунктиром пройдёт по книгам Трифонова. Прозрачный намёк на это событие холодного лета 1953-го есть и в повести «Другая жизнь», и в романе «Время и место»: «…Было время неожиданных новостей, внезапных перемен, невероятнейших слухов, все к этому привыкли. Когда в течение двух-трёх дней не было новостей, становилось скучно. Мишка возник летом, как раз в пору грандиозных новостей и потрясающих слухов, о которых разговаривали шёпотом…»[53] Избыть былой страх удалось, а вот былая мука и тонкий яд воспоминанья останутся с Трифоновым до конца его дней.

Мне об этом времени рассказывал мой отец, участник войны и офицер-артиллерист. В июне 1953 года он в звании капитана служил в посёлке Шутово на острове Шумшу — одном из северной группы Курильских островов. От Камчатки остров отделял пролив шириной около одиннадцати километров. Поэтому почта и газеты доходили до острова с изрядным временным лагом. Хотя молва о том, что в Москве арестован Берия, долетела до Шумшу почти мгновенно, но офицеры, сослуживцы отца, даже после официального сообщения по радио и шёпотом опасались обсуждать эту животрепещущую новость. И так продолжалось до тех пор, пока на Шумшу не доставили газету с официальным сообщением об аресте Берии. Лишь после этого страх исчез. Такова была вера в непререкаемый авторитет печатного слова.