Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного

Однако времена изменились. В эпоху Великих реформ телесные наказания были отменены и сохранились лишь для осуждённых. Боголюбов был осуждён, но приговор ещё не вступил в силу, поэтому распоряжение Трепова было не вполне законно. «Новые люди», многие из которых были детьми крепостных, крайне болезненно относились не столько к тяжести физического истязания, сколько к унизительности самого факта порки. А сделавший блестящую карьеру генерал-адъютант Трепов начал свою службу простым солдатом и, последовательно поднимаясь по ступеням служебной лестницы, сумел дослужиться до высших чинов. Иерархическое чинопочитание вошло в его плоть и кровь, а представления о чувстве собственного достоинства, присущем любому человеку, даже осуждённому, у него не было вовсе. Градоначальник сформировался в иную эпоху. Столкнулись два мира, два представления о человеческой личности. Понять друг друга они не могли — могли только уничтожить друг друга.

24 января 1878 года нигилистка Вера Ивановна Засулич, дочь капитана, не имевшая никакого отношения к выпоротому Боголюбову и даже не знакомая с ним, в приёмной градоначальника выстрелила в Трепова из револьвера и нанесла ему очень тяжёлую рану. «Она не смогла вытерпеть надругательства над другим. О, если бы все, если бы каждый так страдал!»[218] 31 марта 1878 года суд присяжных оправдал Веру Засулич, и она благополучно скрылась и эмигрировала в Швейцарию. Генерал Трепов остался жив, но пулю из тела извлечь так и не удалось, и вплоть до своей смерти в 1889 году Фёдор Фёдорович постоянно терпел мучительные боли. В течение нескольких дней весь Петербург обсуждал решение суда. Общественное мнение было на стороне террористки. Большинство петербуржцев, в том числе, как утверждает военный министр Милютин, «многие дамы высшего общества и сановники», не говоря уже об интеллигенции, — все они бурно рукоплескали решению суда, и лишь очень немногие «скорбели о подобном направлении общественного мнения»[219]. Вдумаемся в парадоксальность ситуации. Генерал-адъютант государя получил тяжёлое огнестрельное ранение и только по счастливой случайности не был убит. Однако ему никто не сочувствовал. Даже люди одного с ним круга выразили Трепову своё порицание за злополучную порку, хотя огнестрельное ранение, полученное градоначальником при исполнении служебных обязанностей, по своей тяжести не шло ни в какое сравнение с физическими последствиями экзекуции Боголюбова. В действиях Трепова увидели лишь одно — «произвол и самодурство администрации»[220], испокон веку привыкшей игнорировать человеческую личность и человеческое достоинство. Все, даже очень благонамеренные люди, в своей жизни не раз и не два сталкивались с этим произволом и с этим самодурством, поэтому не только русская интеллигенция, но и светское общество сочувствовали любому протесту, не исключая и такого чудовищного эксцесса, как покушение на убийство высшего должностного лица Российской империи.

«Откуда же эта непобедимая боль, эта невозможность примириться?»[221] Этот вопрос автор «Нетерпения» задаёт самому себе и начинает поиск ответа, рассчитывая на содействие умного читателя, живущего интересами сегодняшнего дня, но не замыкающегося в скорлупе сиюминутных проблем, интересующегося историей и способного к ассоциативному мышлению.

«Нетерпение» — книга о людях, для которых чувство собственного достоинства было не только самодостаточной, но абсолютной ценностью. Любое попрание этого чувства они расценивали как оскорбление, которое можно было смыть только кровью, и именно отсюда произрастали не только нетерпение народовольцев, но и их нетерпимость — столь характерная для них и отмеченная Трифоновым «невозможность примириться». Анатомируя взаимную нетерпимость власти и русской интеллигенции, Юрий Трифонов обратил свой взгляд туда, куда принципиально не желали смотреть шестидесятники как XIX, так и XX века. В течение веков Левиафан российской государственности применял насилие над личностью. «Новые люди» не желали терпеть то, что молчаливо терпели поколения их предков. Борясь против тех, кто попирал человеческую личность и человеческое достоинство, они сами, в свою очередь, совершали чудовищное насилие над личностью, не желая считаться с мнением тех, кто не разделял их «особое террористическое настроение»[222].