Юрий Тынянов

В эпохи идеальной идеологической стерильности, каннибализма и простывающей жажды крови исторический роман (и ряд других жанров) катастрофически вырождается, потому что, как всегда и всякий исторический роман, он создается для доказательства правоты своей истории. Таких доказательств в упомянутые эпохи не бывает. Исторический роман, блистательно начатый Вальтером Скоттом, умирает у писателей, произведения которых больше напоминают акты эксгумации, иллюстрированные занятными картинками из жизни широко известных особ, чем художественные произведения. Но у писателей, поставивших под сомнение историческую незыблемость, роман становится свидетельством социального неблагополучия. Т. Манн в "Признаниях авантюриста Феликса Круля" пародирует современную историческую литературу, и пародия становится похожей на плутовской роман. Но герой плутовского романа, старый добрый пикаро, пройдоха и плут, Лассарильо, Фигаро, любимец галерки и лакейской, превращается в авантюриста, стяжателя, буржуа. В истории литературы вырождение героя часто совпадало с вырождением жанра. Но пародийность "Авантюриста Феликса Круля" свидетельствует не вырождение жанра, а социальное неблагополучие.

Однако сходные явления иногда наблюдаются и в обстоятельствах прямо противоположных. Тогда пародийность становится не вынужденным результатом, а является особенностью замысла. Так, в романе Н. Рыбака "Переяславская рада" явно пародийно и местами весьма метко представлена история предательства целого народа.

В многочисленных диссертациях, посвященных нашей исторической литературе, обычно пишут о том, что основная тема нашей исторической литературы - это "Человек и народ - Судьба человеческая, судьба народная"*. Взаимоотношения великого человека и народа складываются по-разному, но считается, что из дилеммы " с народом" или "против него" не выходят. Исторический роман не появился бы никогда, если бы у людей не было потребности понять, кто они и как стали такими.

* А. С. П у ш к и н. Полное собрание сочинений, т. 11.

Каждая эпоха ищет свое подобие в прошлом и переиздает старые книги как доказательство своей правоты века. Поэтому английская революция принимала биб-лейское обличив, одевалась скромно, говорила назидательно и эпично, пела псалмы и оставила "Потерянный" и "Возвращенный рай" - поэмы, в которых переосмысливалась Библия с точки зрения исторических представлений революционной буржуазии XVII века. Через полтора столетия Конвент "воскресил Корнеля гений величавый", торжественно клялся на мече, произносил патетические тирады и совершал подвиги, которые вождям и поэтам революции, а также последующим поколениям искусствоведов казались цитатами из Катона. Это была удивительная эпоха, верившая в свободу и равенство, считавшая каждую голову, скатившуюся с эшафота, когда Робеспьер настаивал на том, что "во всяком свободном государстве каждый гражданин является часовым свободы, обязанным кричать при малейшем шуме, при малейшем признаке опасности, которая ей угрожает"*. Этот человек, создавший холодно поблескивающую риторику революции, посвящал сентиментальнейшие стихи аррас-ским дамам, умиляясь, читал "Новую Элоизу" и строил революцию по тезисам Руссо, видя в его программе идеал человека, представителя третьего сословия, воплощение добродетелей - буржуа.

Потом появились новые добродетели. Они были безупречны и утверждались с непосредственностью и терпением.

Потом появились новые добродетели, внедрявшиеся с удивительным нетерпением.

Потом появились новые добродетели, насаждавшиеся с поразительным рвением.

* М а к с и м и л и а н Р о б е с п ь е р. Революционная законность и прапосудис. Статьи и речи. М., Государственное издательство юридической литературы, 1958, стр. 101.

I

ОСТОРОЖНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Извлечение из истории события, имени или факта всегда связано не с их собственными достоинствами, а с потребностью современников в примере, доказательстве и прецеденте.

Для того чтобы составить представление о писателе, особенно историческом, следует внимательно изучить использованный им материал.

К творчеству Ю. Н. Тынянова это имеет прямое и непосредственное касательство и совпадает с его собственным мнением о взаимоотношениях писателя и материала. Тынянов считал, что "каждая эпоха выдвигает те или иные прошлые явления, ей родственные, и забывает другие"*. Или еще более определенно: "...эпоха всегда подбирает нужные eй материалы, но использование этих материалов характеризует только ее самое"**.

* Ю. Т ы н я н о в. 1929, стр. 12.Архаисты и новаторы. Л., "Прибой",

** Ю. Т ы н я н о в. Архаисты и новаторы. Л., "Прибой", 1929, стр. 12.

Отличительной особенностью Тынянова была никогда не нарушавшаяся верность жанру.