Юрий Всеволодович

…Той же осенью родился сын у великого [князя] Всеволода в Суздале в Филиппово говение[3], месяца ноября в 26-й день, на освящение церкви мученика Георгия. И велел отец его Всеволод епископу Луке наречь ему имя Юрий – дедово имя, и была радость великая во всей Суздальской земле, и устроил Всеволод праздник великий[4].

(28. Стб. 659)

И для отца, и для матери радость от рождения сына была особенной, ибо она пришла на смену печали. За два месяца до рождения Юрия умер третий сын Всеволода – младенец Глеб (а ещё за год до того – и второй, Борис). Отец Юрия, Всеволод, несомненно, должен был увидеть добрый знак в том, что новорожденный появился на свет в день, посвящённый святому покровителю своего деда, основателя всего рода князей Юрьевичей – Юрия Долгорукого (в так называемый осенний «Юрьев день» – память освящения церкви Святого Георгия в Киеве). Наречение «дедним» (то есть дедовым) именем, да ещё совершённое ростовским владыкой, должно было снять печать некоего проклятия, тяготившего княжескую чету. И действительно: спустя год с небольшим, 8 февраля 1190 года, у княгини родится пятый сын, наречённый Ярославом (а в крещении Фёдором) – родится столь же здоровым, как и Юрий. Здоровыми и жизнеспособными появятся на свет и следующие их сыновья.

После смерти в младенчестве Бориса и Глеба Юрий стал вторым по старшинству сыном Всеволода Большое Гнездо. Он уступал лишь первенцу княжеской четы – Константину, появившемуся на свет за три года до него, в 1185 году.

Юрий (или Юрги, Гюрги, как звучит это имя в летописи) – русское произношение имени Георгий. Для княжича имя это одновременно стало и мирским, используемым в повседневной жизни, и крестильным – для церкви. Дело в том, что в древней Руси в течение долгого времени князья, как правило, носили два имени – крестильное и мирское, княжеское. Но в XII веке некоторые имена стали восприниматься как одновременно княжеские и крестильные; это, как правило, были крестильные имена великих, прославленных предков – например, Василий (крестильное имя святого Владимира, Крестителя Руси, и его правнука Владимира Мономаха), Роман и Давыд (христианские имена первых русских святых Бориса и Глеба), Андрей (крестильное имя внука Владимира Святого князя Всеволода Ярославича). И Георгий – имя, которое носил в крещении князь Ярослав Мудрый. В летописи князь Юрий Всеволодович будет именоваться то Юрием, то Георгием – как мы убедимся, летописцы не видели большой разницы между двумя формами этого имени.

Небесным покровителем новорожденного стал святой воин великомученик Георгий Победоносец, один из наиболее почитаемых на Руси святых. Пять десятилетий спустя в посмертной похвале князю летописец назовёт его «мужеству тезоименитым» (27. Стб. 468). И хотя имя Георгий с греческого языка переводится иначе (Георгий по-гречески значит «земледелец), в словах летописца был ясный смысл: на Руси, как и в других странах, убитый язычниками святой Георгий почитался как покровитель воинов, а Юрий примет смерть как воин – на поле брани, от рук язычников-татар.

Князь Всеволод Юрьевич (в крещении Дмитрий), вошедший в историю с прозвищем Большое Гнездо, а в летописи именуемый Всеволодом Великим, находился в то время на вершине своего могущества. Его ставленники правили Новгородом и Рязанью; его «сестричич» (племянник), галицкий князь Владимир Ярославич, открыто прибегал к его покровительству, объявляя себя во всей его власти («А яз Божий и твой есмь со всем Галичем, а во твоей воле есмь всегда!» – таковы его собственные слова (28. Стб. 667)); от воли Всеволода Великого не раз зависела судьба киевского престола.

Авторитет Всеволода был признан во всём русском обществе. «Великий княже Всеволоде! – мысленно обращался к нему его современник, автор «Слова о полку Игореве». – …Ты бо можеши Волгу веслы раскропити (расплескать. – А. К.), а Дон шеломы выльяти (вычерпать. – А. К.)» (57. С. 60). Автор же Лаврентьевской летописи посвятил ему такую восторженную похвалу:

…Много мужества и дерзости явил в боях, украшен всеми добродетелями, злых казня, а благоразумных милуя… От одного имени его трепетали все страны, и по всей земле прошёл слух о нём…

(27. Стб. 436–437)