Юрий Звенигородский

— Христианские добродетели, — строго заговорил первосвятитель, — как всегда, нам помогут восторжествовать в бедствии. Храмы будут открыты с утра до глубокой ночи. Кому ратное поле не по плечу, поспособствуют воинам молитвами и постом.

— Высокопреосвященный владыка! — тихо перебил его государь. — Пошли вящих духовных лиц во Владимир за иконой Девы Марии, с коей предок наш Андрей Боголюбский переехал туда из Вышгорода. Он успевал в делах и побеждал с Ее помощью… Доставь святыню в Москву. По заступе Пречистой, даст Бог, и мы одержим победу.

Вздох всеобщего одобрения был ответом на счастливую мысль.

Соборование окончилось.

В Набережных сенях дядюшка Владимир Андреевич придержал Юрия:

— Подбери проворного молодого боярина для посылки во Владимир со стариками. Так будет вернее.

Племянник кивнул. Он немедля решил, кому с легким сердцем доверит дело: конечно, Борису Галицкому.

Потекли дни за днями. Юрий ездил по Москве, исполняя наказы князя Серпуховского. Они в основном касались подготовки стражи. Стража особенно часто была поставлена на южных окраинах, откуда могли показаться стяги Тимур-Аксака. Сам же город напоминал ту Москву, что помнил князь в шестилетнем и восьмилетием возрасте при нашествии Мамая и Тохтамыша. Тогда, как и ныне, государь покидал ее. И все же нет, теперь было далеко не то. Не господствовала зловещая тишина, не разгоралась безнарядная смута. Твердая рука Владимира Храброго чувствовалась повсюду. «Крепок еще старик!» — с удовольствием думал Юрий.

В двадцать шестой день августа с утра заглянул Морозов.

— Любопытную хартийку откопал я в монастыре среди только что присланных. Взгляни, как Темир-Аксак писал одному из монархов, царство коего решил покорить.

— Кто-то уже поторопился прислать? — недоверчиво взял лист Юрий.

— Возможно, и не без умысла? — заподозрил Морозов.

Князь легко пробежал устав перетолмаченного по-русски послания. Завоеватель сравнивал избранного противника с моряком: «Корабль твоей безмерной гордости носится в пучине твоего самолюбия. Подбери же паруса своей дерзости и брось якорь раскаяния в пристани искренности, дабы буря мести моей не погубила тебя в море наказания».

— Красно! — с усмешкой похвалил Юрий.

— Представь, — сказал Морозов, — такие слова завоеватель вселенной мог послать твоем у брату Василию.

Внезапно раздался топот по переходу. Так тяжело стучали лишь башмаки комнатной девки Палашки. Она ворвалась без обычного спроса:

— Господине! Вся Москва на ногах. Едут, бегут на Кучково поле. Там, по Владимирской дороге, — святое шествие.

Морозов не вдруг уразумел:

— Шествие? Кого?

Палашка округлила глаза:

— Как кого? Иконы!

Минуту спустя Юрий был на коне. Не дожидаясь мешковатого боярина, поскакал к великокняжеской площади. В гуще пеших, конных, каретных узрел летние сани матуньки. Рядом с ней сидели Софья Витовтовна и Елена Ольгердовна. Труднее было найти Андрея с Петром, они уже углубились в Спасскую улицу. Юрий, поравнявшись с братьями, спросил:

— Где дядюшка Владимир?

— В застенье! — махнул в сторону Фроловских ворот Андрей.

Москва и впрямь представляла все свое многолюдство.

Нескончаемо тянулся разного рода люд к Сретенским воротам. За Китай-городом стало свободнее. На Устретенской улице — снова толпы. Пришлось ехать в объезд. Кучково поле — море голов, можно подумать — праздник. Страшный враг почти что рядом, а тут — всенародное торжество. Хотя — только гомон, а песен нет. Князь вдруг обнаружил: с ним — оружничий Асей Карачурин.

— Откуда ты взялся?

— Был в твоем хвосте. А вдруг надо защитить!

Брат Андрей смог приблизиться. Встал в седле, — высок, красив в матуньку.

— Георгий! Вижу: несут!

Обрушилась тишина. Десятки тысяч горл смолкли. Юрий вгляделся в уезженную, утоптанную Владимирку. Народ — берега, дорога — река. И в этой реке он увидел блеск. Даже услышал дальнее пение. Даже стал разбирать слова:

«Достойно есть, яко воистину блажити Тя, Богородицу…»

Во что бы то ни стало нужно было протиснуться ближе к дороге.

И вот он видит: священствующие в золотых ризах несут святыню. Сияет солнце, синеет предосеннее небо, ржавеют в округе леса. Нет летней надежности, когда ты согрет, счастлив окружающим, уверен в завтрашнем свете и теплоте. Завтра — Темир-Аксак: оживут дремучие Батыевы ужасы мертвецами, зальется русская земля кровью, как осенней краснотой лес. Завтра! А сегодня — икона! Князь созерцает округлый лик Приснодевы. Вся Она источает божественное спокойствие. Небесный взор излучает мир. Через Нее веруешь: лето вечно, как рай, солнце неисчерпаемо, как Вселенная, природа неувядаема, как праведная душа.

Рядом с Юрием прозвучал женский голос:

— Матерь Божия! Спаси землю Русскую!

Все стали на колени. Митрополит Киприан приник к дороге в земном поклоне. Запах церковного фимиама смешался с духом полевых трав. Матунькина рука легла на сыновнее плечо:

— Молись, Георгий! Пречистая поможет и твоему счастью.

Юрия до слез проняла материнская забота в столь решительный час не только об отвращении всенародного бедствия, но и о его счастье с Анастасией.

Архидиакон, как гром колесницы Ильи-пророка, возглашал ектенью: