Юрий Звенигородский

— Отвечу на позор позором, — не сдавался Юрий и пошел к двери.

Василий сказал вдогонку:

— Пришли ко мне Анастасию Юрьевну. Дозволь пред нею извиниться.

Юрий, выйдя, отыскал свою княгиню, позвал к брату. Проводил по переходу. Она едва дала согласие взойти: боялась, не перенесет ненужных объяснений. Уговорив, ждал, шагая взад-вперед. Времени прошло довольно…

Вот она вышла. Красная, но улыбающаяся. Поспешил, подал руку.

— Едем!

Жена сказала встречно:

— Остаемся. — И, видя изумленье мужа, разъяснила: — Василий Дмитрич доказал, что непригожий наш отъезд положит тень на государеву семью, а стало быть, на государство. Человек светел, если голова светла. Так и Великое княжество Московское. Не будем же собственным гневом пятнать свое отечество.

У Юрия вырвался тяжелый вздох:

— Государь всегда ставит страну вперед, а ее граждан — взад!

— Фу! — передернулась княгиня. — Не сердись! Василий Дмитрич обещал сесть с нами рядом. Матуньку, Овдотью Дмитриевну, посадит по другую сторону от нас. А злицу-Софью водворит обочь Ивана с Василисой. Ей, страхолюде, будет месть за хитроумный умысел.

Пир начался с молитвы и благословения митрополита Киприана. Каждый из гостей поздравил молодых. После первых нескольких заздравных кубков пришел черед чревоугодию. Юрий и Анастасия по обычаю почти не ели. Но он видел: повара старались удивить своим искусством. Рыбы разных видов подавались, цельные барашки, гуси, лебеди, цапли. Князь еще прежде проник в тайны московских поваров: они выбирают из рыб все кости, бьют мясо в ступках, пока не станет, как тесто, изобильно насыщают луком и шафраном, кладут в деревянные формы, жарят в масле на глубоких, как колодцы, противнях, чтобы прожарилось насквозь.

А вот яства из теста, начиненного сыром, поданного как клецки, иные продолговатые или круглые вкусности. Все это хрустит, услаждает вкус.

Кубки наполнялись дорогими винами: белым, легким рейнским, полубеременная бочка коего стоит до сорока пяти рублей. Вот пожаловала на стол и греческая романея, жатая из красных и белых мускательных лоз. Бочка ее тянет рубликов до девяноста.

Юрий вина не пил. Предпочитал пиво ячменное с хмелем и мятой или фруктовые меды: вишневый, малиновый, яблочный, смородинный. Князь берег ясность мыслей, разумность действий, ибо стоял на пороге таинства своей первой брачной ночи.

Жена сжала под столом руку мужа, стала поигрывать пальцами по его запястью. Он понял, склонился к государю-брату:

— Анастасия устала.

Василий, одолевая застольный шум, молвил в ухо:

— Сейчас уведут малолеток на брачный одр и вы в сумятице покинете стол. К себе повезешь? — прищурился заговорщически, памятуя разговор.

Юрий кивнул:

— Там нам будет поваднее.

Пир был в разгаре, когда пришло время проводов Ивана и Василисы. Суета, общее вставание. Матунька, Евдокия Дмитриевна, никак не отпускала Анастасию. Обняв, внушала что-то, и та кивала, зардевшись. Наконец, получил благословение сын, в напутствие было сказано: «Береги ее!» Молодожены неприметно выбрались из Набережных сеней.

Вдохнув свежего воздуха, Юрий не утерпел:

— Что матунька наказывала тебе?

И услышал:

— Щадить мужнее самолюбие.

Внизу, у затухающих бочек, толпилась Юрьева челядь. Карета ждала у ворот. Князь, переполненный любовью, на руках внес и усадил свою княгиню. Та протестовала:

— Не трать сил. Сама дойду.

Он возражал:

— Ты не тяжела.

Она смеялась:

— Вот-вот стану тяжела!

Под смех и доехали до его усадьбы.

Там сразу же с порога — новые поздравления. Данило Чешко, Борис Галицкий, Семен Морозов поочередно тянули к молодоженам кубки, лобызали супружескую чету троекратно, желали любви да совета.

В конце концов на заранее приготовленной княгининой половине молодые взошли в спальню с большим передним покоем, и Юрий отослал слуг.

— Сами переоблачимся ко сну? — все еще веселилась жена.

— Я буду твоим постельничим, — поддержал веселье супруг.

Однако ему не было разрешено прислуживать. Спальня погрузилась во тьму. Юрий слышал деловитое дыхание занятой собой женщины. Коснулся ее лишь после того, как властная рука потянула на постель. И тотчас же погрузился в судорожную бурю чувств. Бессознательно свершилось нечто неведомое, напоминавшее отчаянное стремление выплыть, вздохнуть, опомниться. Незримое, лишь ощущаемое, существо, горячее, бесконечно родное, полностью завладело им. Как отчаянный всадник, он рвался вперед…

Все кончилось тем, что Анастасия плакала, а он, ошеломленный, растерянный, гладил ее плечо и просил:

— Прости, прости…

Был одержим, не ведая, причинил боль. Теперь казался себе преступником.

Она крепко обняла, успокаивала:

— Это — ты прости. Это слезы радости.

Князь просил позволения зажечь светильник и повторил сказанное еще в Коломне:

— Не насытится око зрения, а сердце желания!

В колеблющемся свете на белизне простыней растрепанная нагая Анастасия выглядела куда прекраснее, чем в пышном наряде.

— Дай, натяну покров, — поспешила она.

— К чему? — удержал он. — На тебе золотые ризы нашей любви.

Оба долго лицезрели друг друга, медля начинать разговор. Она первой завела речь:

— Трудно нам было нынче.

— Почему? — не понял он.