Юрка

Немка и та была озадачена в конце концов.

– Удивляюсь, – заметила она как-то наедине Ихтиарову. – Мальчик кажется таким скромным, точно вырос в приличной семье. Только не думаю, чтобы это было настоящее…

Александр Львович рассмеялся над подозрениями немки.

– У меня предубеждение какое-то, – ответила она на это. – Конечно, было бы хорошо, если бы я ошибалась, но что будешь делать, когда предчувствие говорит, что мальчик этот выкинет какую-нибудь знаменитую штуку.

– Глупости! – с досадой возразил Ихтиаров. – Я уверен, что ничего подобного не случится. Разве вы не видите ребенка?

Но Эмма Романовна если и удивлялась Юрке, то во всяком случае не переменила своих убеждений и потому покачала загадочно головой.

Была в доме еще пара глаз, глядевших на Юрку совсем недоброжелательно, и хотя глаза эти принадлежали особе, занимавшей далеко не видное положение в доме Ихтиарова, однако они доставляли Юрке порядочно беспокойства.

Эта особа была кухаркой в доме. Плотная, толстая женщина с обрюзгшим лицом, она обладала маленькими глазками, выглядывавшими словно в щелки из заплывших жиром век. Это обстоятельство не мешало однако глазам при встрече с мальчиком смотреть с такой неприязнью, точно Юрка нанес ей когда-либо страшное, непоправимое зло.

Она всячески старалась хоть чем-нибудь досадить Юрке с первого дня появления его в доме Ихтиарова. При случайных встречах окидывала его недобрым взглядом, отворачиваясь затем с таким видом, будто мальчик внушал ей глубокое отвращение, и ворчала под нос:

– Опорочник[12]… Барин, тоже…

Юрка слышал ворчание и старался скрыться подальше от кухарки; душа его наполнялась трепетом и недоумением: он не мог понять, что нужно этой женщине и почему она его так не любит. Его оскорбляло поведение кухарки, и все-таки он никому ничего не говорил: совестно было почему-то, да и не в привычках Юрки было жаловаться на кого-либо. Он только всячески старался как можно реже попадаться на глаза толстухе, а если и приходилось встретиться, то делал вид, что не замечает ее.

– Черт с ней! – ободрял он себя. – Лайся, мне-то хоть бы что!

Юрку подмывало подчас по старой памяти вступить в перебранку, но что-то непонятное удерживало его, и он делал вид, что ничего не слышит.

Раз только, сильно взволнованный подобной встречей, Юрка спросил Сашу:

– Не знаешь ли, чего Фёкла на меня злится?

Саша и глаза вытаращил:

– Откуда ты взял это?

– Да так… Кажется мне…

– Не может быть. Фёкла добрая…

Юрка понял, что никто ничего не знает, и замолчал.

Фёкла пользовалась всеобщим уважением как в доме, так и на кухне. Она двенадцать лет служила у Ихтиарова, и потому ее неприязнь находила некоторую поддержку среди остальной прислуги.

– Тоже, барин, – рассуждала она с горничной, – оборванец, бродяга, фулиган какой-то… Спаситель, говорят. Что ж, наградили бы, и ладно! А то нянчатся с ним словно с золотом! Уж коли хотели взять сверстника Сашеньке на воспитание, так могли облагодетельствовать не бродягу острожного, а кого получше… Вот, к примеру, Васютку моего возьмем…

Здесь и таился корень ее неприязненного отношения к Юрке. У нее был сын, почти ровесник Юрке, бывший где-то в учении у портного, и о нем-то болело материнское сердце. Мысль, что «какой-то бродяга вылез в господа», в то время как ее чадо должно подогревать утюги и получать колотушки, приводила ее в негодование. Она сразу же невзлюбила Юрку и обижалась на Ихтиарова.

– Ведь двенадцать лет служу-то. Вася чуть ли не родился тут… Могли бы уважить за службу, – думалось ей, и зависть терзала ее душу.

Однако не вся прислуга сочувствовала кухарке. Старый садовник Аким, наоборот, сделался искренним другом Юрки. Одинокий, хмурый, угрюмый старик, державшийся от всех особняком, полюбил мальчика. Зачастую можно было видеть обоих мальчиков где-нибудь в уголке сада возле деда Акима, погруженных в самую оживленную беседу.

Старик, покуривая трубку, охотно слушал детскую болтовню, изредка вставляя слово-другое. Он уже не называл Юрку барчуком, что крайне смущало в первое время мальчугана, а попросту Егорием или «мальцом», и это значило, что старый садовник питает к мальчику искреннюю дружбу.

Юрка, в свою очередь, полюбил Акима, и между ними установилась прочная симпатия, связанная общим звеном – Сашей.

Новая жизнь наложила на Юрку свой отпечаток. Мальчик был доволен своей судьбой и наслаждался беззаботно всеми прелестями ее перемены.

Только думки об одиноком Федьке навещали подчас его. Юрка не забыл своего старого друга, и ему становилось грустно, что в Федькиной судьбе не произошло никакой перемены к лучшему и что он теперь совершенно одинок. В памяти вставала маленькая фигурка, и в ушах раздавался печальный голос: «Прощай, Юрка. Поди, не увидимся!» Грустно становилось Юрке в такие минуты, затихала веселость, и глаза тускнели хмурой печалью. Тогда он рассказывал Саше про Федьку с такой любовью, что невольно заставил Сашу полюбить своего старого товарища.