Читаем Юркины бумеранги полностью

Юркины бумеранги

Самый большой недостаток у перерыва в том, что он заканчивается. Начинается репетиция, и всем опять не до Альки. Она слоняется за кулисами, а потом незаметно пробирается в «карман», хотя ходить туда ей строго-настрого запрещено. «Карман» — это такое место, где хранятся декорации. Смешное название — «карман», будто сцена — это пальто с карманами. Очень высокий потолок в кармане. Почти как небо. Алька запрокидывает голову, смотрит вверх. Какой же великан красил этот потолок? Осторожно Алька идет между нагроможденными декорациями, ей хочется выбраться на балкончик с узорной решеткой. С балкончика видно реку и поезда. Но балконные двери закрыты на замок и перегорожены деревянным сундуком. Это сундук из маминого спектакля про Золушку. Алька забирается на него и смотрит в щелочку между дверьми. Ни поездов, ни реки не видно. Зато Алька видит фонарь и то, как падает крупный снег. Она долго смотрит на фонарь и на снег, потом замерзает. А артисты всё что-то говорят на сцене, мама то и дело их останавливает, и все повторяется и повторяется сначала. Горит, горит спектакль…

Уставшая, полусонная Алька взбирается на рояль за кулисами, поднимает и комкает подушкой нижний край занавеса, сворачивается калачиком и медленно засыпает под голоса на сцене и мамины хлопки.

— Смотри, какая красота! — сказал Владик Варе. — Рыжие кудряшки на черном рояле.

— В свете прожектора, — добавила Варя.

— На фоне алого занавеса. Ах, Варенька, почему я не художник? Какая вышла бы картина!

— Каждый человек художник, — строго сказала Варя. — Вот хоть у Альки спроси, уж она-то знает!

Но Алька спит и не слышит. Ей снится залитый светом каток, и медные трубы, и дама в шляпе, и дворник Алексей Петрович, и поезд, в котором скоро приедет папа. Поезд поет веселую песенку: тук-тук, тук-тук, тук-тук… И в такт этой песне стучит Алькино сердце, и стук его еле слышно отдается в огромном рояле.

Летательные конфеты

Сегодня утром, часов в семь, ко мне заглянул Лось. Прямо в окно заглянул, отодвинув занавеску. И говорит:

— Уважаемая, там у вашей калитки явно что-то затевается.

А потом еще и листик герани сорвал и давай жевать. Герань от такого нахальства с подоконника спрыгнула и под стол спряталась.

Я дала Лосю сахару, а сама думаю: «Ну что они опять могут затевать? Вроде бы все уже было: подлодку строили, с парашютом прыгали, на охоту ходили, лягушек дрессировали, шпионов ловили, вигвам мастерили… Даже вспомнить всего не могу. Пойду лучше кусок хлеба с маслом съем!»

Съела. Не помогло. Лось задумчиво жевал жимолость с куста.

А они затевают. Вот стоят перед калиткой и явно так — затевают. И ведь знаю, что бесполезно сейчас встревать, — все равно сделают, что затеяли. Надо, пожалуй, спрятать мечи и сабли, а то рыцарями они еще не были. И шпаги с мушкетами, наверное, тоже лучше убрать.

Перед завтраком я решилась выйти на крылечко. Лось уже добрался до простыней, которые сохли во дворе, и меланхолично их пережевывал. На крыльце сидела Жужка. Грустная.

— Чего ты, — говорю ей, — сидишь? Не затеваешь ничего?

— Дураки они, — проворчала Жужка.

Грустно-грустно проворчала. Вообще-то Жужка так грустно ворчать не умеет. Я сразу подумала: «А не задумали ли они игру в превращения друг друга в друг друга, и это вовсе не Жужка, а, например, Тит?»

— Не берут, — объяснила Жужка.

— Не имеют права. По правилам затевать надо всем вместе.

— Они правила поменяли.

Похоже, Жужка сейчас заревет. Не может быть. Жужка реветь не умеет — не так устроена.

— Правила изменили, правила! — заверещала с перил тощая и противная сиамская кошка. (Вот когда они ее успели затеять? А я даже не заметила!)

Я, конечно, все понимаю, но правила менять! Это вообще что такое творится!

— Пойдем, Жужка, конфет поедим.

— Пойдемте.

И мы пошли есть конфеты. Шоколадные.

— Мы летать затеяли.

Вот здорово! Только этого мне не хватало!

— И сделайте, Мари-Иванна, нам внизу поля подходящие, и чтобы реки, и леса…