Юрод

Здесь бомж голый остановился, и Серов смог разглядеть его внимательней.

Оказалось, бомж не вовсе гол: на бедрах его была кое-как закреплена треугольная туземная повязка. Лицо у бомжа было какое-то плоско-стертое: невыразительный маленький рот, незаметный чуть востроватый нос, глазки серые... И только брови черные, висящие кустами, да борода и усы желтые, пшеничные, выставлялись из общей этой стертости. Да еще новенькая собачья цепь, как у завзятого "металлиста", поблескивала на остро выпяченной куриной грудке. В руках бомж держал глубокий ковш со сплошной ручкой в виде раздутого рыбьего плавника, в другой сжимал кусок беломясой, парной, видно, только что рубленной свинины.

- Сюды, сюды! - уже не так визгливо, даже вроде любовно и нежно позвал бомж горбоносого. - Ходь сюды! Чего дам тебе!

Горбоносого еще больше сморщило, остатки свирепости его и осанистости облетели, улетучились. Он переминался с ноги на ногу, ему очень не хотелось к бомжу подходить, но и просто развернуться и уйти он отчегото не мог. Наконец одетый в шубу сделал три шага по направлению к голому и, пытаясь принять величественную осанку, на палку опершись, остановился.

- Ну! Чего тебе, ирод? - грозно и скрипуче выговорил он.

- А вот чего! Вот... Ешь! - крикнул бомж и кинул под ноги горбоносому кусок свиного мяса. Тот слегка над мясом склонился, долго смотрел на него, потом распрямился, недоверчиво хмыкнул, с презреньем легким вымолвил:

- Я христианин... Мяса постом не ем.

- А кровь христианскую пьешь? Пьешь? - завопил голый что было мочи, так что Серов подскочил даже на месте.

- На, пей! - понизил он вдруг голос до шепота. И тут же плеснул из ковшика под ноги горбоносому. - Так-то надо! - оборотился голый к Серову. - А ты пей! Пей еще! - голый плеснул под ноги горбоносому и второй, и третий раз.

- Не могу я... Отпусти меня, ирод! По грехам, по грехам моим... - обратился внезапно горбоносый к Серову, и тот увидел, как снег под остроносыми сапожками человека в шубе враз потемнел, потом покраснел, из красной сахарной лужицы заструился, потек вверх парок... И проталинка эта красная вмиг вымотала из Серова всю душу, все нутро, но тут же сверху на кровь стал падать уже не киношный, а всамделишный, неостановимый снег.

Снег погнало над землей волнами. Он был такой густой, что и красная лужица, и кирпичное крыльцо, и бомж голый с собачьей цепью на шее, и горбоносый в шубе, в собольей круглой шапке почти тут же скрылись, перестали быть видны, снег начал заваливать и самого Серова, стал закидывать его охапками, двумя острыми высокими горками встал на плечах... И уже из глубокого этого снега донесся приглушенно до Серова голос голого:

- Говори! - визжал бомж из снега. - Что видишь, говори!

- Кому? Что? - потерянно спрашивал Серов.

- Говори - любому! - еле несся голос...

Серов проснулся. Со сна он никак не мог разобрать, где находится. Он охлопывал себя руками, суматошно оглядывался, пытался вспомнить, как попал в незнакомое место, что с ним вообще происходит, хотел ухватить уходящий и тающий снег. Его тошнило, в голове был полный кавардак. Он прокашлялся, что-то, только чтобы себя успокоить, сказал вслух, прислушался к своему голосу...

"Голос, как у давленого клопа... Стоп, стоп! Голос! Чей это голос был во сне?

Ведь не Каля же, в самом деле, грозно так крикнула: "Встань, пес!"" "Каля!" Он разом все вспомнил, тут же подхватился с выдолбленной из бревна скамейки со спинкой, сидя на которой заснул, пошкутыльгал куда глаза глядят. "Заснул, опростоволосился, задремал! А они... Они уже, наверное, где-то рядом!" Серов разом оборвал суматошный "просебяшный" монолог, прислушался к внутреннему "эфиру". Голосов никаких не было, но тихий клекот петуха, придыхание и присвист вздувающей зоб и готовой кричать птицы он услышал отчетливо.

Внезапно Серов из-за красно-серого забора, из-за угрюмых промышленных зданий выскочил на чисто ухоженную лужайку. Он тут же задрал болящую голову кверху.

Чуть вдалеке высилась виденная во сне башня, как две капли воды походящая на одну из башен Кремля.

"Новодевичье! - ахнул про себя Серов. - Как же я сюда забрался?" "Новодевичье! На Новодевичьем он!" - визгом чужих голосов отдалось в мозгу.

Серов понял, что опять выдал свое местонахождение прослушивающим его людям, залепил, заткнул себе рот рукавами...

- Дима... Дим... Стой смирненько, Дим! Мы сей момент, сейчас мы...

"Надо делать что-то противоположное командам..." - краем мелькнуло в серовском мозгу.

"Юродствуй, пес, юродствуй! Ты ведь юрод!" Серов тут же скинул и отшвырнул в сторону кроссовки, распахнул плащ, разодрал на груди рубаху и, до смешного высоко подпрыгивая, высоко занося ноги в бежевых носках, поскакал, как конь, через лужайку к воротам еще открытого, несмотря на спускающийся вечер, кладбища.

Близ железных, взблескивающих ворот Новодевичьего он вдруг упал на землю, прокатился по земле колбасой несколько метров, затем вскочил, расстегнулся, стал натужно и прерывисто мочиться вверх, в стороны, снова вверх...