Юся и Эльф

– Записку пускай…

– Н-нам п-придется дать п-показания… б-будет разбирательство.

И гномы попытаются представить дело несчастным случаем. Вот только сомневаюсь, что у них выйдет: уж больно расстроенной выглядела моя свекровь после нашего рассказа. Стало быть, пусть разбираются, главное, чтобы вниз не лезли.

Не стоит отвлекать богов от игрушек.

– Я с-слышал, что твоя с-сестра уезжает, – Эль устроился на клубке малиновых ветвей. – Х-хорошо тебе.

Подхалимка.

– Все еще воюют? – поинтересовалась я.

Он с горечью кивнул и пожаловался:

– Вчера п-пытались р-решить, к-какими д-должны быть наши п-покои… и б-бабушка сказала, что останется на п-пару н-недель. Или м-месяцев.

С ее приездом бедолага стал заикаться больше. Вот что забота родственная с людьми делает.

– Сочувствую… а Грета – да, собирается… говорит, что на время. Хочет с остальной семьей познакомиться. Братья там… и у Бжизека мастерская, его уважают. Он предложил ей свое дело открыть. Она же алхимик и вообще…

Грета плакала.

И растирала сопли. Извинялась. Обнимала меня. Она думала, что я умерла. Не верила, конечно, но все равно думала. Ей было грустно. Она не могла находиться в этом доме, а папа… и теперь вот… нет, она счастлива, что я жива и вообще…

Гномы сволочи, и она больше никогда ни на одного гнома не глянет.

Грета клялась, что никуда не уедет, разве что поглядеть на дом Бжизека, что она вернется ко мне… Но мы обе знали правду.

– А это кто? – Эль вытащил из рукава второй леденец. – М-мне в детстве з-зап-прещали ч-человеческие с-сладости.

Я вздохнула. И шлепнула тонкую ниточку из белых лепестков. Конфета моя, и только моя.

Тень же, о которой спрашивал Эль, решилась-таки пересечь линию забора, к огромной радости колючек. Малина застыла, притворяясь обыкновенным кустарником, и тень, совершенно осмелев, нырнула в кусты. Задребезжали струны лютни:

Ты так прекрасна
И так опасна…

Могучий бас заставил мое платьице замереть, а у меня едва петушок из руки не выпал. Завыли соседские собаки, то ли подпевая, то ли умоляя заткнуться.

Во тьме сияешь,
Любви не знаешь.

– Поклонник, – вынуждена была признаться я. – Когда Грете про нас сообщили, она немного разозлилась…

И приложила несчастного то ли сковородкой, то ли кочергой, то ли шляпной коробкой, набитой подарками.

Тебя люблю, алмаз куплю…

Бедолага надрывался, собаки подхватывали. Распахнулось окно, но гном был уже учен, успел отступить, и ведро ледяной воды пролилось на малину.

Выглянь в окошко…

– Дай мне по рожкам… – мрачно произнес Эль. И вздрогнул. – П-прости… с-сочинилось… в с-стиле.

Кажется, я дурно на мужа влияю.

С другой стороны, вокруг слишком много желающих повлиять хорошо. Этак, глядишь, и заболеет.

Окошко меж тем распахнулось настежь, к преогромной радости гнома, который в это окошко запустил огромным букетом. Надеюсь, не розы…

– Я тебе! – рык Бжизека заставил воющих собак заткнуться.

Значит, розы.

О, прекрасная Грета,
Расскажу по секрету…

Хлопнула дверь, и гном поспешил ретироваться: к близкому знакомству с папенькой он, похоже, морально готов не был. А из окна выглянула Франечка и громко закричала:

– Юся, иди кашку кушать!

Собаки вновь взвыли. Папенька добавил пару оборотов из тех, что хорошо откладываются в памяти, а Грета, зуб даю, розами занялась.

Семья, чтоб ее.

– Завтра уже уедут, – сказала я, откусывая петушку голову. – И скучать не буду.

Наверное. Почти. Разве что самую малость. Я ведь привыкла к тишине.

– Юся, кашка стынет!

– Юська! – Гретин вопль заставил белые лепестки встопорщиться, и шаль стала в два раза объемней.

– Кашку будешь? – меланхолично поинтересовалась я.

А Эль вздохнул и сказал:

– Буду. Д-дома… Б-бабушка учит м-маминого п-повара п-правильно г-готовить… з-здоровую еду.

Еще более здоровую, чем прежде?

Он подал мне руку, помогая выпутаться из гамака, и спросил:

– А м-можно, я у тебя п-поживу? П-потом, когда они уедут? А то… б-бабушка н-носочки вяжет… и… я п-посуду мыть умею.

Посуда – это аргумент. И вообще, родному мужу помогать надо. А что до остального…

– Юся! – бас папеньки вновь заткнул всех окрестных кобелей, кроме гнома, отбежавшего на довольно приличное расстояние и теперь, к превеликой радости соседей, горланившего песню о великой Гретиной красоте. – Кашка стынет…

Родственники, мать их. И кашка. Кашка – это серьезно.

История четвертая За что не любят некромантов

Я сидела в саду, смотрела на эльфийские подштанники, которые вяло шевелились на ветру, и думала о вечном. Думалось, говоря по правде, погано. Все ж подштанники своим жизнерадостным морковным колером несколько сбивали с толку и настроения.

А что?

Осень на дворе. Трава пожухла. Листья пожелтели, и даже малина несколько утратила былую прыть. То тут, то там в зарослях ее еще виднелись белые звездочки цветов, но как-то неубедительно, что ли? Зато шипы выросли и обрели нарядный багряный окрас.

Шел дождь.