Юстиниан

Успешные интриги Феодоры и Антонины привели к тому, что на престол Петра сел Вигилий, сочувствовавший монофизитам[133]. Таким образом, на ультрахалкидонском Западе появился понтифик-еретик! На Востоке же помимо Константинополя, где патриарх Мина был убеждённым халкидонцем, практически все епархии, в особенности самые богатые — Египет, Сирия и Палестина, — были монофизитскими. Для правителя более циничного и менее идеалистичного — как, например, Хосро — такое двоеверие было бы утомительным, но, по существу, ничем не примечательным. Однако Юстиниан был идеалистом — и не был циником. Он считал, что двоеверие грозит Империи расколом. Себя, как наместника Христа на земле, он считал обязанным не допустить этого. Император послал за Феодором Асцидасом, митрополитом Кесарии, чтобы тот помог решить эту проблему. Феодор был умным, образованным священником, хорошо знавшим светскую жизнь и не чуравшимся её, а более всего на свете он любил интеллектуальные дискуссии...

— Ты в затруднении, август! — усмехнулся Феодор, наливая в чашу вина из кувшина, стоящего на алтаре. Собеседники находились в храме Святой Ирины, освящённом с десяток лет назад. — В Африке и Италии — особенно в Италии, где Тотила сильно затрудняет жизнь Велизарию, — ты не можешь допустить, чтобы римляне тебя не поддерживали или держались в стороне. Нет — если ты хочешь удержать Запад. Ты его завоевал, даже дважды, но, чтобы удержать его, ты должен сам стать лидером православных халкидонцев. А для этого ты должен заручиться поддержкой высших иерархов церкви, ибо церковь и сама нуждается в сильном лидере, пока в ней царит вакуум, вызванный отсутствием императора Запада. Но как только ты допустишь, чтобы римляне Запада заподозрили тебя в лояльности к монофизитам... — Феодор отпил из серебряной чаши и ласково улыбнулся императору. — Тогда ты мгновенно утратишь весь свой авторитет. Надеюсь, ты понимаешь меня правильно, август.

— Я прекрасно тебя понимаю, — мрачно откликнулся Юстиниан. — Я слышу, что ты говоришь, но я не могу слишком сильно давить на монофизитов. С тех самых пор, как этот мятежный священник, Иаков Барадей, всколыхнул большинство монофизитов в Египте, Сирии и Малой Азии, чтобы бросить вызов иерархам-халкидонцам. Да в одной только Александрии демонстрации против патриарха Зоила заставили его бежать! И поделать с этим я ничего не могу — если только не желаю заполучить ещё один бунт. Самое же унизительное, что этого Иакова поддерживает моя собственная жена, — император покачнулся и торопливо присел на каменную скамью, опоясывавшую неф. Укоризненно взглянув на Феодора, продолжил: — Я позвал тебя, чтобы ты помог мне найти ответы на вопросы... а не задавать мне новые.

— Терпение, август. Вначале следует поставить диагноз, а потом уже проводить лечение. Что нам нужно? Найти нечто, вокруг чего смогли бы объединиться и найти общий язык и монофизиты, и халкидонцы.

— Объединиться? — император горько усмехнулся. — Я искал это нечто с тех пор, как впервые надел императорскую диадему. Если ты сможешь это сделать, я буду вечным твоим должником.

— Подумай, август! — ободряюще улыбнулся священник. — Зелёных и Синих разделяло куда больше, чем Рим и Александрию, — однако же они объединились...

— Ты имеешь в виду Никейское восстание? Да, они объединились — против меня! Пощади мои чувства, Феодор, не напоминай.

— Извини, цезарь, но ничего личного. Постарайся понять меня. Наиболее эффективно объединение перед лицом общего врага. Позволь мне изложить мой план — его можно было бы назвать «Осуждение Трёх Глав...»

В зале Латеранского дворца в Риме, стоявшем сразу за воротами Асинариа[134], легат или апокрисиарий папы, Стефан, высокий и крепко сложенный мужчина с орлиным носом, собирался обратиться к священникам, спешно созванным на совет. В руках Стефан держал свиток с указом Юстиниана, только что полученный из Константинополя.

— Его святейшество, папа Вигилий, не может почтить нас своим присутствием, ибо в данный момент находится на пути в Константинополь по приглашению императора! — громко произнёс Стефан и строго оглядел собравшихся. — Боюсь, что причиной такого приглашения могло стать вот это!

Он сердито взмахнул свитком.

— Здесь очередная уловка императора Юстиниана, чтобы заставить нас пойти на соглашение с монофизитами! — Стефан уже почти кричал. — Он считает нас идиотами, если думает, что мы на неё купимся! В этом свитке содержится осуждение трёх учений вековой давности — Юстиниан называет их «Главами». Феодор Мопсуестийский, Теодеред из Кира и Ибас из Одессы...

— А в чём, собственно, дело? — удивлённо перебил Стефана один из диаконов.