Юванко из Большого стойбища

— Так ведь когда как. Дело-то было перед весной, по глубокому снегу. Не путевый попал, а шатун. В горах-то от леспромхоза бревна рубили. Ну, видимо, и подняли лесорубы косолапого из берлоги преждевременно. Он и пошел бродить по лесу как угорелый. Проснулся, так чем-то питаться надо. Тут уже разбираться не приходится, лишь бы что на зуб попало съедобное.

— И набрел на твою приманку?

— Набрел. И тоже не сразу на еду кинулся. Походил он вокруг этой ямы! Вы видали спиральку на круглой электроплитке, какими она витками там располагается?

— Видал, понятно.

— Так вот он, медведь-то, такой спиралью ходил возле моей приманки, круг за кругом, и все сжимал этот круг, пока не свалился в яму.

— А вот теперь кто, по-твоему, сидит в яме? — спросил я Стежку, следуя за ним по пятам.

— Теперь? Могу ручаться, если не один волк попался, так два, а то и три.

— Ты так думаешь?

— Уверен даже.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Позавчера мне сказывали колхозники, приходили в село из лесной заимки: мол, Евстигней Поликарпович, видели возле твоей ловушки волков. Не иначе, станут твои. А раз были возле ямы, то будут и в яме. Голод — не тетка, куда угодно загонит. Вот посмотрите. Могу биться об заклад. Яма пустой не будет.

— А почему, Стежка, тебя тут все величают по имени-отчеству?

— Кто их знает. Дали такое прозвище, оно и пристало. У нас тут без прозвища никто, пожалуй, не живет. По документам, к примеру, Петров, по кличке — Козодой.

Снег в лесу был рыхлый, рассыпчатый, все равно что сахарный песок. И тропа была не бугристой, а канавкой. Шагал Стежка весело, бодро. Если замечал чьи-либо следы, небрежно говорил, должно быть имея в виду мою любознательность: «Косыга», «Векша», «Глухарь крестики наставил»…

Где-то за ельником послышался рев телят. По носу резнул какой-то тонкий и острый запах. Стежка тут же предупредил мои вопросы:

— Тут рядом заимка. Силос нетелям развозят.

К животноводам парень не пошел, а повернул влево, вниз, к ложку или речке, где высокой взлохмаченной грядой рос ольховник, а возле него — не молодые и не старые березки.

Вскоре мы очутились на небольшой поляне — и будто попали на сорочий базар. Десятки белобок, расположившихся на кустарнике и на одиноких березках, подняли невообразимый гвалт, перелетали с места на место, слово затеяли какую-то игру. Только одна слетит с сучка, на ее месте уже сидит другая. И так везде. И стрекочут, стрекочут, для пущей важности покачивая длинными хвостами. А тут же, на снегу, молча разгуливают самодовольные вороны.

— Неспроста сороки раскричались! — повернувшись ко мне, сказал Стежка. Потом перевел взгляд на рыжий бугорок, накрытый сеном и огороженный в две жерди.

— Значит, есть кто-то в яме? — спросил я. — Обязательно!

— Ну-ну, смотри.

Площадка возле ямы вся была утоптана. Полей ее водой, и будет гладкий каток. В одном месте над ямой явно обозначилась дыра. Стежка припал на колени и заглянул в темное отверстие, а потом встал и разочарованно сказал:

— Заяц сидит.

— И то зверь, — утешил я его.

Парень сходил в кусты, принес оттуда легонькую лестницу и спустился в ловушку. А когда выволок из ямы косого за уши, живого, с вытаращенными глазами, подержал его на вытянутой руке и спросил:

— Вам надо?

— Нет.

Тогда Стежка швырнул беляка в снег, в сугроб. Затопал на него и забил в ладоши:

— Удирай да больше не попадайся!

Ледяной птичник

День клонился к вечеру. Стежка вел меня ельником вдоль горы, ближе к дому. Зимнее солнце все время было за гребнем высоких скал, за Уральским хребтом, а выше хребта так и не смогло подняться. Идем по снежной тропе и молчим. Парню, видимо, не по себе: волками хвалился да и провалился. Я тоже ему не досаждаю разговорами. Да и находились уже, устали.

Но вот, смотрю, парень оживился, повеселел. Все чаще стали попадаться покосные поляны, елани, как их тут называют, а возле — рябинники. Ягод столько, что снег под кустами кажется красноватым. С кустов то тут, то там стали взлетать рябчики. Вспорхнет, перелетит в чащобу, а оттуда потом голос подает своим собратьям, которые тоже где-то тут, поблизости. Все чаще и чаще в глубоком снегу стали попадаться лунки.

— Рябчики в этих ямках ночевали, — сказал Стежка. — В снегу-то им тепло. Спорхнет с дерева, пробьет снежную корочку и зароется. Спит. А ночью на охоту за рябками приходит куница. Горностаи тоже охотятся. Только в этом месте горностаев нет, они ближе к полям держатся, там мышами пробавляются. А вот куница здесь живет. И не одна. Я тут каждый год по нескольку штук беру.

Завидев на снегу возле куста серенькие перышки, парень заметил:

— Вот видите, обедала. Выволокла птицу из лунки и сожрала.

И пошел к опушке ельника. А возле опушки — будто кто-то подушку растрепал. Ни головки, ни костей, только лапки остались с коготками, покрытые словно чешуей.

Когда вышли на следующую поляну, окруженную стеной черного, с проседью ельника, Стежка сказал:

— Здесь у меня птичник.