Юванко из Большого стойбища

— Даже ворошить-то это происшествие неприятно. Но уж коли замахнулся, говорят, так ударь. От этого происшествия и началось все. Нет худа без добра… Однажды, как обычно, обходил я на лыжах свой околоток. Солнце изрядно припекало. Ручьи гуторили под снегом, проталины начали появляться. Иду и радуюсь. Словно и душа-то у меня оттаяла и, как почки на березе, вот-вот листочки выпустит. Иду этак-то возле горы, снег под лыжами оседает целыми полями, ухает. Вижу, впереди — узкая длинная полоска обнаженной земли, а на прошлогодней травяной ветоши пасется козочка. Услышала, увидела меня — и не бежит никуда, подняла голову и смотрит такими кроткими глазами, что только сказать не может: «Дяденька, не тронь меня, на этой полянке все мое спасение». А я иду своей дорогой, обхожу обтаявший мысок, чтобы не побеспокоить козочку. Она все же поостереглась меня, поднялась по каменным уступчикам на горку и озирается. А за горкой, там северная сторона, снегу надуло метра три-четыре. Знаю, что податься ей дальше некуда. Смотрю на нее, она — на меня, да такая жалкая, линяет, шерсть на ней висит клочьями, бока раздутые, суягная, значит. «Дурочка, говорю, мамочка, не бойся. Никому тебя в обиду не дам». Она, видно, поняла меня, Отошел я в дальний конец проталинки и сел на пенек отдохнуть. Шапку снял, она дымится от пота. А вокруг меня, гляжу, подснежники белые распустились, лепесточки раскрыли солнышку. А у ног муравьи копошатся, бревна таскают, строятся. Тут же бабочка нарядная кружится. Ах ты, думаю, до чего же ты, жизнь, хороша! Всем ты дорога, все тебя славят, радуются — не нарадуются. Посидел так, призадумался и про козочку забыл. А она напомнила о себе, камешек с горки уронила. Поднял я голову. Она спускается сверху, с уступчика на уступчик, да уж очень осторожно, бережет себя. Сошла на проталинку и начала пастись, совсем почти рядом: нагнет голову, сорвет мочалочку из-под ног и жует, глаз с меня не спускает, словно говорит: «Ох, как я наголодалась за зиму-то!» «Да ешь ты, ешь, не беспокойся», — сказал ей и пошел дальше.

— И ружье с собой было, Кузьма Терентьевич?

— Как не было, было. Только ношу я его так, по должности, для острастки.

— А ведь другой бы, браконьер, ту козочку не пощадил, товарищ Кононов?

— Насчет «пощады» погодите, доскажу… Через день после этого я опять был в обходе. Специально пошел, чтобы еще раз взглянуть на мою замухрышку-мамочку. Почему-то она из головы у меня не выходила: линючая, пузатая, кроткая. Ну словно своя, родная, домашняя!.. Прихожу к проталинке. Она уже пошире стала, побольше. А цветов повысыпало! Будто снег выпал, навалило хлопьями, Гляжу во все глаза, а козочки не вижу. Ушла, думаю, куда-нибудь. По ступенькам-камешкам поднялся на горку, на скалу, Поднялся и ахнул: «Батюшки!» На сугробе за горкой совершилось злодеяние. На алом снегу лежит шкурка косулечки, а на ней — ножки и голова с незакрытыми поблекшими глазами. И так-то мне стало обидно, горько! Словно из родни потерял кого-то дорогого и близкого. «Ну, — думаю, — попался бы ты мне, мерзавец, так я бы показал тебе, как бандитизмом в лесу заниматься!» Стал разглядывать следы. И следы-то будто детские или женские. Это меня поразило еще больше. Сделав свое, злодей встал на лыжи и пошел по направлению к городу. И лыжи-то, гляжу, у него не фабричные, а самодельные, Решил идти до конца лыжни, куда-то она меня приведет? Ноша, видать, была непосильна вору, он часто останавливался у деревьев, садился на пеньки, на колодины, курил, осыпал пепелок на снег. В одном месте возле сосны я подобрал скомканную бумажку, оторванную на цигарку, но худую. А на бумажке, читаю, написано: «…ник пятого класса «Б» Чер…» Так вот оно что: ученик пятого класса «Б» Чернышев, Чернев, Черепков… «Ну-ну, по этому адресу найти преступника нетрудно», — думаю. Лыжня вывела меня в Демидовскую часть города, к небольшим домишкам в два-три окна, еле заметным из-за огромных снежных надувов, заметенным почти по самые крыши, А среди этих домишек, в центре, стоит большущее, четырехэтажное здание школы. Вот я и направился было прямо к школьному начальству. Н6 по дороге мне встретилась ватага ребят с сумками, с портфелями. Остановил их:

«Здравствуйте! Какой класс?»

«Пятый, шестой, — отвечают. — Здрасте».

«В пятом классе «Б» у вас есть ученик Чер…»

«Черепанов? Есть! Фомка».

«А где у него отец работает?»

«Нет у него отца, в тюрьме сидит».

«А мать?»

«Мать есть, на базаре спекулирует».

Тут для меня все стало ясно. Яблочко от яблоньки недалеко падает.

«А где сейчас этот Черепанов?»

«Не знаем. Он уже три дня на уроках не был».

«А учится как?»

Ребята переглянулись.

«О, учится здорово! На двойках да на тройках гоняет, колом подхлестывает. Никто его не обгонит».

«А где он живет?»

«А вот избушка на курьих ножках, дыра в окне подушкой заткнута».

Школьники показали на угловой покосившийся домик, подпертый с проулка толстыми жердями.

Попрощавшись с детьми, я пошел к жилью Черепановых. «Дяденька, а вам зачем Фомку надо? — послышалось мне вслед. — Он у вас украл что-нибудь?»