Ювелир с улицы Капуцинов

Опять темная узкая улица… Мотоцикл мчится прямо на него. Яркий свет фары по-театральному вытягивается в узкий длинный луч. Петро знает, луч этот смертельно опасен: если заденет — конец. И Петро вновь припадает к стене, стараясь быть совсем незаметным, но тело его почему-то растет и растет… Сейчас луч неумолимо врежется в сердце… Но, метнувшись, луч лишь ожег ногу и погас.

…Петро вскочил. Где он? Темно. Кто-то тяжело дышит рядом. Душно… Где же все-таки он? Коснулся подушки — и вспомнил.

Бред долго еще не оставлял Петра. Проснулся Богдан, зажег спичку, дал напиться чего-то кисловатого — должно быть, фруктового сока. После этого Петро крепко заснул и очнулся, лишь когда Богдан стал тормошить его.

Катруся открыла дверь, и в кладовке стало светло. Богдан пошел помыться. Через несколько минут вернулся в полосатой пижаме, которая мешком висела на его худых плечах. Пожаловался:

— Есть хочется, а она — бульон с сухариками…

Петро сказал смущенно:

— Я не отказался б и от бульона.

— Но ведь у нее есть картошка и целый кролик. Представляешь, что такое тушеный кролик!

Петро, конечно, представлял. От одной мысли о подрумяненной, пахнущей лавровым листом горячей картошке его замутило.

— Ничего не выйдет, — сказала Катруся. — Бульон, сухарик и немного черного кофе. Скажите спасибо, что у меня осталось еще немного довоенного кофе. Сейчас его ни за какие деньги не найдешь даже на “черном рынке”.

— Но ведь мы есть хотим, сестричка! — сказал Богдан умильным голосом. — Мы не ели уже…

— Именно поэтому только бульон! Слишком долго ждала Богданушку, чтобы снова потерять его! — Катря прижалась к брату, посмотрела на него. И столько доброты было в ее взгляде, столько преданности, что Петро понял, почему Богдан всегда с такой любовью говорил о сестренке. — Картошка и мясо для вас сейчас — смерть. Правда ведь? — обратилась за поддержкой к Петру.

Тот вяло согласился. Да, Катруся совершенно права, но так хотелось есть… Смущенно улыбнулся и судорожно проглотил слюну.

Катруся все поняла. Смотрела на них полными слез глазами.

— Бедные мои… Но нельзя же…

— Столько разговоров про бульон, но где же он? — воскликнул Богдан. — Лучше меньше, чем ничего!

Бульон был чудеснейший: горячий, душистый, покрытый желтым прозрачным жиром.

— В переводе на калории одну такую чашку надо было бы разделить по крайней мере на пятьдесят пленных, — сказал Богдан, дуя на горячую жидкость. Кожа на его впалых щеках порозовела, на лбу выступил пот. Продолговатое лицо казалось еще более длинным, нос заострился. Еще раз хлебнул, поставил чашку на колени и вздохнул: — Как там наши хлопцы? Неужели не прорвались?..

— Кому как посчастливилось, — сказал Петро. — Разве угадаешь? Основную группу повел Новосад. Он местный, говорил, чуть ли не каждую тропинку вокруг города знает. Должны были пробраться в район Злоч-ной и в тамошних лесах присоединиться к партизанам.

Богдан отставил пустую чашку. Уточнил:

— Если они, да простит меня пан, там имеются.

— В крайнем случае сами организуют отряд. У Новосада голова — дай бог каждому!

— Голова, может быть, — высший класс. Только чего она стоит без оружия?

— О-о, не говори. Оружие, правда, на дороге не валяется, но ведь, — Петро вытащил из-под подушки “вальтер”, — даже в лагере было.

— Один на всех… — пробормотал Богдан.

— С его помощью мы можем добыть еще не один!

— Именно об этом я хотел поговорить. — Богдан поднялся, собрал пустые чашки. — Позову Катрусю, устроим военный совет.

Катря принесла маленькую табуретку, примостилась у двери.

— Чтобы было слышно, если кто-нибудь постучит, — объяснила.

Богдан растянулся на матраце в ногах у Петра и начал:

— Так вот, взвесим все “за” и “против”. Гитлеровцы сейчас, прошу панство, перевернут в городе всё. Правда, подобные происшествия не новость, но все же таких массовых побегов еще не было. Выходит, наилучший вариант для нас — эта комнатушка, — обвел рукой кладовку. — Недели две носа отсюда не высунем. Нам это необходимо еще и для того, чтобы немного поправиться, — потер впалую щеку, — и подлечить Петру ногу. Что скажет по этому поводу Катруся? Сможет ли она прокормить двух таких лоботрясов?

Петро заметил, что, разговаривая с сестрой, Богдан часто переходит на своеобразную местную манеру обращения в третьем лице.

— Ой, с ума сойти можно от него! — негодующе воскликнула девушка. — Богдан мог бы подумать, прежде чем сказать такое. Город, правда, голодает, но ведь есть “черный рынок”. Дай бог, живы будем — не пропадем…

Петро залюбовался девушкой: стройна, как тростинка, под черным простым свитером высокая грудь, большие, в пол-лица, темные глаза поблескивают — хотят, кажется, быть сердитыми, но смеются. Щеки раскраснелись, а на них игривые, задорные ямочки. Совсем девчонка, хотя Богдан сказал, что Катрусе уже двадцать четыре.

— Мои золотые часы, которые припрятала, можешь продать, — подвел итог Богдан. — Дней на десять хватит?

— Вот еще, делать мне больше нечего! — отрезала Катря, но, встретив недовольный взгляд брата, закончила примирительно: — Пусть Богдана не касается, как все устроится. Это уж, простите, женское дело.