Южане и северяне

Однако вспоминается еще один случай того времени. В начале лета 1946 года свирепствовала страшная холера, и поэтому движение поездов было остановлено. Как раз в это время моя младшая сестра навещала своих родителей, но не могла одна возвращаться домой в Хыпкок. Тогда мы вместе с троюродным братом решили помочь ей добраться до дома. Мы втроем шли по побережью. Хотя это происходило четыре года назад, я до сих пор отчетливо помню этот случай.

Не останавливаясь в Анбёне и Пэхва, мы пошли прямо по середине Анбёнской равнины в сторону Оге. Потом вышли из ущелья Саным и очутились на длинной дороге, идущей вдоль побережья — между Санымом и Часаном. В сентябре 1945 года я учился в 10-м классе средней школы, а мой старший брат поступил на медицинский факультет Пхеньянского государственного университета. Тогда университет еще не носил имени Ким Ирсена. Мы прошли более десяти деревушек, расположенных вдоль длинного побережья. Проходили мимо пешеходной и железной дорог, а в двух-трех местах нам встречались переходы без дорожных указателей. В одном месте увидели даже натянутую посередине дороги соломенную веревку, а рядом с нею — молодого человека, проверявшего пропуск в деревню, открытую в сторону моря. Здесь же стоял щит с двумя десятками объявлений политического содержания и пропагандой аграрной реформы. Судя по внешнему виду, щит стоял здесь, вероятно, давно, но, в отличие от других мест, почти никто не подходил к нему. Может быть, люди уже ознакомились с ним, или же их было слишком мало в этой деревне. Возможно, жители просто мало интересовались объявлениями, поскольку жили еще старыми представлениями и не были знакомы с директивными документами из Пхеньяна. Дело в том, что к тому моменту, когда указания сверху доставлялись в эту заброшенную деревню, они уже устаревали и теряли свою актуальность. В этом медвежьем углу, среди торчащих скал, пропитанных запахом соленой морской воды, из поколения в поколение люди жили в своем замкнутом мире по особым законам. У них сложился вековой уклад жизни, поэтому они не желали или не могли принимать всякие новые порядки.

Когда мы дошли до станции Хыпкок и уже еле передвигали ноги от усталости, окончательно наступил вечер. Наше внимание привлекла старая черепичная крыша здания станции слева от нас. По обеим сторонам дороги стояли, плотно прижавшись друг к другу, дома с соломенными и черепичными крышами. Были дома и с оцинкованной крышей. Не успели мы пройти три-четыре переулка, как показалась народная школа, где работал учителем муж моей младшей сестры…

— Товарищ заместитель командира, вы еще не спите? — спросил Чан Сеун. Я с некоторым удивлением ответил, что пока не сплю, и повернул голову в его сторону Он продолжал:

— Мне хотелось бы поподробнее узнать о старшекурснике, о котором вы говорили недавно. Его фамилия, кажется, Ким, а имя не помню. Так вот, хочется знать, как он, учившийся на английском отделении, мог преподавать общественные науки.

Я объяснил:

— К тому времени английский язык был отменен как предмет, поэтому Ким Сансу преподавал общественные науки. Кстати, занятия он проводил совсем неплохо. Голос у него был осипший, но говорил он довольно громко и всегда интересно, увлеченно. Во время рассказа сильно возбуждался, отчего лицо его краснело. Несмотря на его солидный вид, нам показалось, что он чувствует себя одиноким. Жил он в пансионате на приморской набережной, и мы лично никогда не общались, поэтому больше ничего сказать не могу. Вместе с тем Ким Сансу производил неизгладимое впечатление. Почему-то он всегда ходил в обуви без каблуков, шаркал при ходьбе, как будто был обут в шлепанцы. Он был совсем не похож на либерала.

— Вот оно что. Начинаю понимать. Интересно, как он живет сейчас?

— Этого я не знаю. Может быть, все еще работает в школе. А может, и нет. Скорее всего, работает. Куда ему деваться с хромой ногой?

— Может быть, вы слышали что-нибудь о последнем периоде его жизни до перехода на Север?

— Ничего особенного не помню, — ответил я. Делая вид, что стук колес мешает слышать, я нарочно стал говорить громко, чтобы это было хорошо слышно Чан Согёну, который сидел недалеко и явно прислушивался к нашему разговору.

4