Южане куртуазнее северян (СИ)

Замри у огня

И слушай меня,
Грусти в ожидании нового дня —
Я песню спою
Про земную любовь мою.

Не златом богат

И ею лишь свят,
Я плачу, но слезы меня не смутят —
Я славлю ее,
Мое горе и солнце мое.

Проснется она

Наутро от сна,
И в мире за окнами будет весна —
Ничего не вернуть,
Но трава покрывает нам путь.

Что будет потом,

Когда мы уйдем —
Кто знает, и кто нам расскажет о том?
Но этот день — твой,
И мы в одном мире с тобой.

И лето придет,

И в рог твой нальет
Холодную воду и солнечный мед —
Бояться ль зимы,
Пока еще истинны мы.

Осталось семь дней,

Зови же гостей,
Меня там не будет, но будет светлей —
И в песне моей
Сохранится тепло тех дней.

Ни смерть, ни беда

Не ступят сюда,
Пока жив огонь, и над домом звезда,
Пока я пою
Про земную любовь мою.

Кто знает ответ,

Что даст нам рассвет,
Мой спутник и друг — только тайны в том нет,
Там дождь за окном,
И печаль не вернется в твой дом.

1

Кретьен одного боялся — что это окажется уже не тот Анри.

Да и шутка ли — почти десять лет прошло!.. Даже надеяться на то, что в Шампани ожидает прежний друг, здоровенный золотоволосый рыцарь с лицом как солнышко, порывистый и щедрый юноша, столь скорый на милость и столь страшный во гневе — даже надеяться на такое чудо было бы дерзостью. Время меняет всех, а графов — в первую голову. А Анри теперь стал графом, одним из «магнатов» севера — владетель одного из самых огромных доменов. Конечно же, Кретьен боялся. Ведь он слишком хорошо помнил своего друга и сеньора, чтобы спокойно потерять его еще при его жизни.

А когда они уже ехали по Шампани, Кретьена просто дрожь пробирала — все сильнее по мере приближения к дому. Мало того, что он здесь столько лет не был… А Годфруа радовался жизни вовсю (насколько позволяли это делать оставшиеся деньги). Впрочем, он и без денег умел радоваться, и его незатыкающаяся флейта радостно звенела без умолку — то ли в самом деле, то ли уже у Кретьена в израненой мелодиями голове… Он еще не совсем оправился после болезни, а родной воздух и музыка мая действовали так одуряюще, что его часто качало в седле из стороны в сторону. Лошадь у путников была одна на двоих, и та — сущая кляча; звали ее, к большому сожалению, Геньевра — раньше ей владел некий начитанный, но вовсе не обладающий благородством нрава школяр. Назвал он эту бедолагу неизвестной породы так ради красивого, по его мнению, выраженья — «Прокатиться на Геньевре»; но чувство юмора покупателя — Кретьена — сильно отличалось от его собственного, и новый хозяин называл кобылу просто Женни. Чаще всего он сам на ней и ехал, по двум сторонам луки болтались сумы с небогатыми пожитками, в основном книги да рукописи, да немного одежды… Годфруа, предпочитавший ходьбу верховой езде, бодро шагал у стремени, и насколько этот тип казался разбитным и неуместным в городе — настолько красивым и тихим был он в лесу. Его зеленые одежки уже не выглядели кричаще, даже старая шляпа из вечного вызова обществу превратилась в весьма своевременное сооружение. Из дырки в шляпной макушке торчал прекрасный свежесорванный крокус.

   — Создан из материи слабой, легковесной,
   Я как лист, что по полю гонит ветр окрестный…
   Ранит сердце девушек чудное цветенье,
   Я целую каждую — хоть в воображенье!
   Воевать с природою, право, труд напрасный:
   Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный?..
   Над душою юноши правила не властны —
   Он воспламеняется формою прекрасной…