Южная повесть

Последнего воина рода этого видели в этих краях в лето первого рукопашного боя, в котором Мстислав принял участие. Было ему лет семьдесят, но по всему своему виду он тянул на двухвековое житие. Звался старец Гораном, местные жители прозвали его Горынычем, впрямую ассоциируя хриплый бас и черный плащ с драконами и прочими чудищами, пришедшими из далеких восточных легенд в домашние милые сказки. Жил старец в скиту на острове, откуда и София видна была, и купола Юрьева, и Николо-Архангельский монастырь. Поплыли как-то Горан с Мстиславом в скит, Волхов под ними журчал и пел, ничего в воде не отражая, отчего купола Юрьева, налитые золотом как спелые яблоки соком, казался привидением на темном небе. Старец печален был, и речь держал перед младенцем странную:

— Слава имя твое, да где ждет тебя слава твоя? Вижу правды в глазах твоих много слишком, не любят этого люди здешние. Как татары на Русь попали, так у них русичи обычаев переняли много. Лгать научились, да цели не знали. Хитрость восточная в ходу в бою междоусобном, а тучи над Градом Великим твоим неспроста ходят — беде быть. Знаешь ли ты, младе, о землях, где небо весь год голубое, а вода — весь год синяя?

— Нет, старче, знать я не знал про такое. Много отец говаривал о походах своих, да не заговаривал так красиво…

— Птицы белокрылые несутся над влажными просторами, да крепости высокие каменные стоят на страже городов вольных. Люди живут там прямые и открытые, ценят меч острый да сердце пылкое, руку твердую да душу горячую. Да жизнь их бесхлебная по горам скудным не тяготит, потому как море да деревья плодоносные досыта кормят и в страны другие везти добро позволяют. И говорят там, не поверишь, на языке нашем. На твоем и моем, и понимают все. И крест кладут двумя перстами под византийский купол да за Христа-бога спасителя нашего.

— Слушай, старец, отец говорил мне, что в странах далеких никто меня и понять не сможет, все иначе говорят, неясно. Как же так вышло, что за столько верст немерных упало слово родимое?

— О-о, младе, то повесть древних лет.

И начал старик свою притчу:

«В далеком прошлом, когда Рим столицей одного мира был, а Константинополь, Царьград который, — другого, случилось солнечное затмение. Не стало Солнца видно в степях далеких. И люди, жившие под этим солнцем, снялись с шатров кочевых своих — пристанищ временных — и пошли искать себе новое солнце, которое не гасло бы. Не зная богов, да наук не ведая, билось их варварское сердце быстрее в два раза, и скакали они по степям горним топотом. С тех пор имя племени этого затерялось в годах, остались одни отголоски их копыт.

Отчаяние, в которое впали варвары, передалось бродившим окрест племенам. Под набегами варваров горели деревни сарматов древних да угров неприкаянных. Жужани скакали в пустыни восточные, монголов будя по дороге. Снимались с мест своих люди насиженных да обжитых и в дорогу собирались. Племя гуннское великое вскачь пронеслось от Хорезмских земель через Итиль-реку, да наискось выжгло земли славянские. Веков пять прошло от рождения Христа, а варвары, его не знавшие, забили кол на Капитолии, да купол Царьградский в море сбросили. С тех пор три века была беспокойна земля наша. Великое переселение народов, неся с собой кровосмешение и новоязычие, смерть и эпидемии, новые города и новые костровища, пронеслось по Европе.

Едва от гуннов оправившись, славянский союз полег под нашествием обров. Имен их тоже не помнят, даже в тех местах, откуда я родом, хоть и жили они на Дунае по соседству. Так и звали их — обрами, то есть абреками — безымянными. Обры злы были, как волки голодные и спасу не давали по лесам и полям ни единой твари.

В великое отчаяние впали незащищенные славянские племена. И оружия у них не было, и крепости их деревянные против огня варварского не спасали. И снялись славяне, гонимые из домов своих угрозой нешуточной, в повозки побросали свои пожитки да толпами дикими словно кочевники какие бросились наутек. И подгонял их ветер северный холодный, да гунны с обрами хмурые с копьями и саблями острыми наперевес. А пуще всего подгоняла их совесть, что кликала трусами несчастных этих. Позором великим славянским были те годы. Позором звали себя мужчины во цвете лет, мечи сложившие, да в охапку скарб свой взявшие. Покрикивая слово это, шли они далее, ища безопасного уюта душе своей трусливой, да от души не могли ни уйти, ни расстаться.