Южная пристань

«вурдалак», потом долго ходил от дома к дому с магической рамкой в вытянутых руках. На этот обряд, затаив дыхание, взирали все обитатели улицы. Марфа, тоже вышла на свое крыльцо и, подбоченившись, скептически наблюдала за манипуляциями чародея. Рядом с нею притулилась Фира, жадно ловившая взглядом каждое движение волшебника.

— Вот здесь что-то нечисто, — мстительно заявил господин Ставриди, остановившись возле дома гадалки. — Чувствую: так и исходит от этого места чуждая, недобрая энергия…

— Так я и знала… — Фира тихо охнула, но под сердитым взглядом Марфы зажала рот ладонью, бочком слезла с соседского крыльца и ходко потрусила домой.

— А что, Аполлон Дионисович, — спокойно спросила Марфа, — может быть, устроитесь здесь на ночку-другую? Поймаете вурдалака прямо на моем крыльце?

— Мне это не нужно, — сердито фыркнул господин Ставриди. — Я в своей лаборатории сварю нужное зелье, произнесу над ним заклинание…

— Знаю-знаю, пентаграмма, латынь, и все такое, — скучливо бросила гадалка. — Удачи вам, Аполлон Дионисович. Только вот, пока не найдете вурдалака, да не докажете, что он у меня живет — не беспокойте честных людей.

Заверив заказчиков, что поимка нежити — вопрос одних суток, маг удалился. Но видно, как-то не так сварено было его зелье, а может, заклинание произнесено неточно, потому что вурдалак сдаваться не спешил.

***

Серым и мокрым было то ветреное утро. Серым от горя и мокрым от слез было лицо Фиры, обнимавшей мертвого мужа, Хаима-сапожника, на горле которого зияла широкая рана. Несчастная женщина, выбежавшая во двор в одной нижней рубахе, стояла на коленях, гладя седые волосы своего Хаима.

— Бог, видишь ли ты, бог, что творится в этом городе? — Кричала она.

— Видишь ли ты мои слезы, бог? Скажи мне, милый бог, за что мне такое горе?

Молча стояли вокруг нее соседи, ужасаясь беде, постигшей Фиру. И както само собой забылось, что Хаим славился в Южной пристани как пьяница и гуляка, что сапожник частенько бивал свою супругу, которая не раз вслух говорила мужу: «Чтоб ты не жил, старый поц!»

— Смотрите, люди! — Кричала Фира, наклонившись к мужу так низко, что в широком вороте ее рубахи виднелись пустые, высохшие груди. — Смотрите! Скоро и в ваш дом придет вурдалак! Скоро ваши мужья и дети будут лежать в грязи с покусанным горлом! А все она! — женщина подняла руку и указала на Марфу, стоявшую на крыльце. — Это она напустила на нас вурдалака!

Соседи зашептались. Мало кто поверил ослепленной горем Фире. Но та не сдавалась:

— Кто купил у внеземельного торговца непонятный кокон? У кого этот кокон потом пропал? И кто у нас занимается ведьмовством? И на кого показал господин Ставриди?

Подавленная мощью аргументов толпа зароптала. А Фира продолжила:

— А теперь посмотрите, кому напакостил вурдалак? Вот Иван, его куры три года назад поклевали у Марфы семена на клумбе! И где теперь те куры? А вот Зина, ее собака прошлым летом порвала марфиному сынку штаны! А Хаим… вы все помните, что мой Хаим сделал по весне Богданчику!

Ничего особенного Хаим Богдану не делал, да и сделать не мог: был сапожник худ и слабосилен против могучего соседа. Так, по пьяному делу плюнул в его сторону, за что был схвачен за шиворот и водворен на свое крыльцо.

Но сейчас, рядом с окровавленным телом Хаима, люди верили словам Фиры.

— И помните, с вами будет то же! — женщина ткнула худым пальцем в небо, словно призывая его в свидетели.

Марфу и ее семью на Большой Рыбацкой уважали и даже побаивались.

Только поэтому перепуганные, впечатленные словами Фиры соседи не разделались с гадалкой сразу же. Люди стояли перед ее крыльцом, насупленные, хмурые, злые. И молчали. Марфа молчала тоже.

— Я имею сказать, уважаемая Марфа, — заговорил наконец Степабоцман, известный своим красноречием, — что мы имеем прамблему. И эту прамблему надо решать. И хоть мы не в суде, дорогая Марфа, а я не прокурор, чтоб ему… здравствовать, но вам-таки придется оправдываться.

Ничего не ответив, гадалка обвела толпу тяжелым взглядом, развернулась и вошла в дом. В спину ударил чей-то злобный крик:

— А то можем и красного петуха подпустить, ведьма!

***

— Я верю тебе, жена, — поздним вечером, сидя за столом, говорил Богдан. — Но скажи мне: не могла ли ты и вправду купить кокон какого-нибудь чудища? Случайно?

— Это хранитель, — упрямо сказала Марфа.

Вдруг Никита прошептал:

— Слышите, там, на улице…

В ночной тишине явственно слышны были чьи-то вкрадчивые шаги. Ктото бродил вокруг дома, выискивая вход. Богдан на цыпочках подошел к стене, снял висевшее на ней ружье.

— Посвети! — бросил он сыну и распахнул дверь.

Никита взял со стола керосиновую лампу и вышел на крыльцо. За его спиной стояла Марфа, тревожно вглядываясь в темную ночь. Из мрака вдруг донесся чей-то злобный вой, а вслед за ним — полный ужаса человеческий крик и звук падения тела.

— Ну уж нет! — пробормотал Богдан и, подняв ружье, шагнул в темноту.

Вой повторился, зазвенел тоскливо на самой высокой ноте, и внезапно оборвался, перейдя в захлебывающийся стон. В домах зажигались окна, хлопали двери, вокруг раздавались шаги, звучали взволнованные голоса соседей.