Южная страсть

Летти дрожала. Рэнсом чувствовал это по тому, как она сжимала его руку. Он боялся за нее, боялся как никогда в жизни. Он вынужден сидеть и слушать, почти не вмешиваясь, как решается его судьба. Нельзя было себе позволить проявить больший интерес. Его мучила смерть Джонни, Джонни, которого он благополучно переправил в Техас. Когда они виделись в последний раз, Джонни смеялся. Рэнсом не меньше переживал и за эту женщину, сидящую рядом. Сдержанность Летти и беспокоила, и удивляла. Он ожидал, что она с горечью изобличит Шипа, окажет полную поддержку офицеру федеральной армии, укажет дерево и тайник. То, что она не сделала ни того, ни другого, вызвало у него странную и радостную тревогу. Он отдал бы все, что у него есть, всего себя или даже все то, кем он хотел бы быть, лишь бы узнать, что она Думает, что чувствует, что означает ее дрожь.

Слаба. Она была слаба нравственно, умственно и физически. Она оказалась распутной, отдала себя в руки убийцы. Не нужно винить климат, обстоятельства или даже Шипа. Виновата она одна, и никто другой. Она опозорена. Надежды на спасение нет. Жалкое существо, порабощенное своей чувственностью.

Боже! Но как же случилось, что человек, обнимавший ее, слившийся с ней в такой страсти, оказался хладнокровным убийцей? Это невозможно.

Он явился к ней, а руки его были в крови. Какая это была для него восхитительная погоня, догнать ее на пароме и получить плату за спасение Джонни, зная все это время, что платой-то была жизнь Джонни. Ее возлюбленный убийца.

Но ведь он был так ласков, так удивительно нежен при всей своей силе, так мил.

Нежный и жестокий. Ласковый и свирепый. Добрый и злой. Должно быть какое-то объяснение этому. Может быть, их двое? Два ночных всадника, именующих себя Шипом?

Летти искала оправданий, чтобы успокоить свою совесть. Оправданий не было. Существовал только один Шип.

Тетушка Эм была так уверена, что он невиновен. Она — чудесная женщина, но ее обманули. Обманули так же, как Летти, когда заставили поверить в благородного борца за справедливость. Все это только легенды, милые старые сказки о рыцарях и чести, о великих подвигах, совершенных при невероятных обстоятельствах. Если это когда-то и было, то не теперь. Люди совершают подвиги, только если вынуждены это делать, чтобы спасти себя, или если они рассчитывают чего-то добиться, например милости женщины.

«Все, что я делал, все, что пытаюсь делать, — лишь для того, чтобы меньше людей пострадало…»

Слова. Пустые слова.

Рэнни сжимал ее руку. Это было ей предупреждением, знаком вернуться от мыслей к действительности. Тетушка Эм стояла. Полковник как будто собирался уходить. Он держал шляпу в руке. Летти постаралась хотя бы внешне изобразить спокойствие и позволила Рэнни помочь ей подняться. Взяв его под руку, она подошла к лестнице, когда командующий федеральными войсками уже спускался.

Внизу он обернулся.

— Ах да, я забыл сказать. Похороны состоятся сегодня во второй половине дня. Когда и где, я не знаю. Думаю, примерно через час будет известно, а может, и сейчас уже решено. Уверен, вы захотите приехать.

Извещения о похоронах были на столбах и деревьях повсюду в Накитоше и кое-где за городом вдоль уходящих из него в обе стороны дорог. Это были листки в черной рамке с напечатанными на них соответствующими соболезнованиями на фоне плакучей ивы. Время и место прощания были вписаны от руки. Когда несколько позже экипаж из Сплендоры проезжал мимо них, листки уже свернулись от жары. Панихида по Джонни должна была состояться в маленькой церкви к югу от города.

Тетушка Эм, как требовал обычай, отвезла провизию в дом миссис Риден. Она поехала, как только все было готово, задолго до обеда. Довольно скоро она вернулась. Лицо было бледным, глаза — красные от слез. Мать Джонни, сказала она, слегла и никого не хочет видеть.

Белая дощатая церковь стояла у извилистой проселочной дороги. Узенькая, с покатой крышей, она походила на тысячи таких же церквей от Нью-Гэмпшира до Техаса, хотя кровельная дранка была из кипариса, который мог появиться только из луизианских болот. Приход был методистский. Священник — высокий худой мужчина с руками слишком длинными для его рукавов и выступающим кадыком. Он поприветствовал одного из певцов квартета, исполнявшего уэслианский гимн, и занял место за простенькой кафедрой, у которой стоял покрытый цветами гроб.

Прихожане обмахивались, терпеливо снося духоту. С этим они ничего не могли поделать из-за жаркого да и большого количества собравшихся в церквушке. Воздух был плотно насыщен запахами перегретых человеческих тел, выходных нарядов, извлеченных из глубины шкафов, церковных книг, покрывавшего стены лака. Все эти запахи подавляли тяжелые ароматы увядающих цветов жасмина и жимолости, собранных вокруг гроба, чтобы заглушить еле уловимый запах, который невозможно было спутать ни с каким другим, — запах смерти.