Южная Звезда. Найденыш с погибшей «Цинтии»: [Романы]

Когда всякая надежда была потеряна, я целиком посвятил себя дочери, ибо ее физическое и моральное состояние требовало бережного ухода. Добившись перевода на Восток, я всячески старался отвлечь ее от горестных мыслей путешествиями и участием в моих научных изысканиях. Она приобщилась ко всем моим работам и была моей неизменной помощницей, но, увы, мне никогда не удавалось развеять ее безысходную печаль. Наконец, через два года, я подал в отставку, и мы вернулись во Францию. С тех пор мы живем попеременно то в Париже, то в моем старом доме в Валь-Фере, близ Бреста.

Так неужели нам суждено увидеть, как порог этого дома переступит мой внук, которого мы оплакиваем столько лет? Надежда так заманчива, что я не могу решиться сообщить о ней дочери, пока не обрету полной уверенности. Воистину это было бы настоящим возвращением к жизни! И если теперь мне придется отказаться от своей мечты, какое это будет горькое разочарование!..

Сегодня понедельник. В субботу, сказали мне на почте, я мог бы получить ответ!..»

Эрик с трудом закончил чтение. Слезы застилали ему глаза. Как и господин Дюрьен, он боялся слишком поспешно отдаться внезапно возникшей перед ним надежде. Найти одновременно семью, мать и родину!.. И какую родину!.. Именно ту, какую он предпочел бы выбрать сам, потому что в ней каким-то удивительным образом воплотились все щедроты, таланты и величие человечества, потому что в ней объединились в одно целое гений античной цивилизации, дух и пламень новых времен! Нет, это было бы настоящим чудом! Как он мог поверить в него после стольких разочарований! Вот и сейчас, быть может, достаточно будет одного слова доктора, чтобы развеять прекрасную мечту. Но, так или иначе, прежде всего нужно с ним посоветоваться.

Доктор внимательно прочел письмо, неоднократно прерывая себя возгласами удивления и радости.

— Нечего и сомневаться,— сказал он наконец.— Все подробности точнейшим образом совпадают, даже и те, о которых забыл упомянуть твой корреспондент. Инициалы, вышитые на белье, изречение, выгравированное на колечке, те же самые, что и на его почтовой бумаге... Мой дорогой мальчик, на этот раз ты действительно нашел свою семью! Ты должен немедленно телеграфировать дедушке...

— Но что же сообщить ему? — спросил Эрик, побледнев от радости.

— Сообщи, что ты завтра выедешь курьерским, что мечтаешь поскорее обнять свою мать и его!

Успев только обменяться сердечным рукопожатием с этим благородным человеком, молодой капитан выбежал из дому и вскочил в первый попавшийся кабриолет[197], чтобы не теряя ни минуты добраться до телеграфа. В тот же день он выехал скорым поездом из Стокгольма в Мальме, расположенный на западном побережье Швеции, на пароходе за каких-нибудь двадцать минут пересек пролив и, добравшись до Копенгагена, сел в экспресс, следующий в Голландию и Бельгию, а там пересел на поезд Брюссель— Париж.

В субботу, в семь часов вечера, ровно на шестой день после того, как старый ученый отправил свое письмо, он с радостным нетерпением встречал своего внука на Северном вокзале. Эрик посылал с дороги телеграмму за телеграммой, которые сокращали для обоих томительные часы ожидания. Наконец поезд с грохотом ворвался под высокие, застекленные своды вокзала. Господин Дюрьен и Эрик бросились друг другу в объятия. За эти последние дни дед и внук настолько сблизились, что им начинало казаться, будто они всегда были хорошо знакомы.

— А моя мать? — спросил Эрик.

— Я так и не решился ей обо всем рассказать, пока тебя не встречу,— ответил старик, сразу переходя на нежное, как материнская ласка, «ты».

— Она еще ничего не знает?